Старая Франция

Мели собирается перетянуть веревку, на которой висит белье. Но стул шатается на неровном полу.

— Погодите, — ломающимся голосом говорит Жозеф. — Я вас поддержу.

Теперь она краснеет — или думает, что краснеет.

— Полезай ты… Боюсь упасть.

Он повинуется.

— Натяни веревку и сделай еще петлю.

Чтобы достать до гвоздя, он вытягивает руки и выгибает спину. Его узкие жесткие бедра у самого лица женщины. Она могла бы коснуться их щекой, мигающими ресницами. Здоровый дух идет от этого юного тела после работы. Синяя, запачканная колесной мазью парусина облегает ляжку, круглый выступ колена. Мели опускает глаза. На нем коричневые башмаки на босу ногу. Она видит совсем близко, как бегут жилки под цыплячьей кожей. Он соскакивает со стула.

— Ну вот!

— Спасибо!

Она отодвигается, сожалея, что все кончилось так скоро.

Перед тем как уйти, она ощупывает белье и снимает с веревки чулки, которые уж просохли. Силится засмеяться.

— Недолго в такую жару!

Он — по ту сторону веревки — следит, опустив руки, за ее движениями. Из-под толстых детских полуоткрытых губ виднеются зубы. Он еще безбородый, но при скользящем свете слухового оконца щеки точно затушеваны пушистым нимбом. Роса испарины проступает над ртом. Он запустил руку за пазуху и чешет у себя под мышкой, как обезьяна, не зная, что сказать.

Она проходит мимо него с бельем на руке. Он провожает ее глазами, пока она, напевая, спускается с лестницы.

Только тогда уходит он на антресоли. По дороге маленькие женские панталончики дразнят ему лицо, а он и внимания не обращает.

XXIV. В сумерках. — Устен и Гарибальди. — Жуаньо и выводок молодежи

День подходит к концу.

На площади тень от деревьев — еле различимая — бледными круглыми пятнами ложится на пыль.

После ужина Гарибальди, собака «газника», дает представление перед террасой Боса, на радость мальчишкам и нескольким любопытным — всегда одним и тем же и не знающим устали.

Воздух, занемевший от дневного зноя, снова приходит в движение и приятно ласкает потные лбы.

Устен хлопает себя по лбу:

— Гарибальди! А что, если пожрать нынче вечером хорошего салату?

Пудель отряхивается, высматривает кустик травы, выдирает его из земли и кладет к ногам хозяина.

Устен командует:

— Уксусу!

Собака тотчас же поднимает над кустиком лапку.

— Масла!

Гарибальди меняет лапку и вторично проделывает то же самое.

Смех.

Тогда Устен рвет на себе волосы:

— Боже мой! Ты забыл перец и соль!

Собака поворачивается, неистово скребет землю задними лапами и погребает кустик под песком. Рукоплескания; а кое-кто из взрослых кидает денежки, которые Гарибальди подбирает и выплевывает «газнику» в карман.

Перед конторой Жуаньо и Мели прохлаждаются на лавке с учеником Жозефом. Это час, когда люди приходят опустить письма в ящик и вокруг почтальона завязывается зачастую небольшое муниципальное собеседование.

Толпа юнцов от восемнадцати до двадцати лет выходит от Боса. Перед тем как разойтись по своим сенникам, они останавливаются посмотреть, как бегает вкруговую молодой Франси, сын мосье Фердинана, тот самый, у которого «печальные ножницы», — рыжеволосый остроглазый коротышка в одних штанах заставляет себя совершать всякий вечер пробежку вокруг площади.

— Здорово, ребята! — говорит Жуаньо, не упускающий случая заручиться симпатиями людей завтрашнего дня.

Тут сын Жу, фермера с Бас-Фос, рослый детина с жесткими глазами, уже сложившийся хороший работник, с неизменно свисающим с губы окурком и с руками, засунутыми в карманы — по-парижски. Тут же Никола Пульод, сын тележника.

Жуаньо усмехается весело:

— Разве нет больше юбок на деревне, что парни собираются в кафе, точно старцы какие-нибудь?

Рослый Жу отвечает без стеснения:

— Не у всех же такая к этому тяга, как у женатых людей, мосье Жуаньо!

— Ловко отвечено! — одобряет Мели.

— Ну, этот-то! — произносит Жуаньо. — Ему незачем будет отдавать язык точильщику! Однако скажу я тебе, мальчик мой, уж придется тебе быть посговорчивее отца, когда сделаешься хозяином в Бас-Фос! Веришь ли, отказал мне в телеге навоза для сада, скупердяй этакий!

— Я? — говорит Жу. — Хозяином в Бас-Фос? Покорно благодарю!

— Не хочешь оставаться на ферме?

— Плохо вы меня рассмотрели, мосье Жуаньо!

— Это что-то новенькое… А куда же ты собираешься отправляться?

— Все равно куда… Прочь отсюда! А ты что думаешь, Никола?

Никола — умная голова. Он работает с Жозефом в тележной мастерской, потому что дядюшка Пульод никогда бы не потерпел, чтобы сын занимался по письменной части; он дожидается призыва, чтобы уехать, — и не думает возвращаться.

Никола подтверждает пронзительным голосом:

— Люди молодые, жить хочется, чего там!

— А мы что же тогда — не живем, что ли? — возражает почтальон.

— Мы ни про кого ничего худого не говорим, мосье Жуаньо, — объясняет рослый Жу, — только, надо же признаться по справедливости, здесь все обветшало… В больших городах народ все-таки не такой отсталый, как у нас!

В это время Лутр-сын соскакивает с велосипеда посреди шоссе.