Старая русская азбука

Моя мать 1932-го, её старшая сестра, моя крёстная, 1930-го. Году этак к 1934-му и относится яркое воспоминание моей матери, как бабушка моя их, двоих своих дочерей, выпаривала в печи, закрыв заслонку как в бане. Было страшно. Говорили с дочками о детях и о Родине.

Мать не та, кто родила, а та, кто ночей не спит. Родина не та, где деньги, а та, о ком ты сам ночей не спишь.

ГЕНДЕР В СЕРЕДИНЕ 1960-Х

Зимой мальчикам шарф поверх одежды повязывали строго узлом сзади, а девочкам строго узлом спереди. Ошибки жестоко высмеивались детьми в яслях и в детском саду.

Но уже в конце 1960-х число мальчиков-диссидентов с узлом спереди стало расти.

ОТЕЦ

Ругал меня отец сегодня за занятия политикой: «опять единственно правильное учение (как правящий коммунизм)?!» Во сне. Я стал объяснять, что после 1986 года, как он умер, всё изменилось. Ничего правильного нет.

Мой отец родился в деревне в семье шахтёра из крестьян, в доме которого была одна книга – «Краткий курс истории ВКП(б)».

Всю жизнь он прожил в маленьком шахтёрском городе.

Когда он умер в 1986 году, он оставил нам прекрасную библиотеку книг, русской и мировой классики, истории и искусства общим числом 5000 томов.

Я преклоняюсь перед тобой, мой отец.

СМЫСЛ

Молодым человеком я спросил у своего отца: «В чём смысл жизни?»

И мой отец, атеист и идеалист, романтик и атлет, художник и книгочей, патриот и индивидуалист, не колеблясь, ответил:

«В ней самой».

А мне-то хотелось её посвятить чему-то.

МОДЕСТ

Мой пра-пра-пра-прадед Потап Резвой (1756 – после 1789) был затейник. И в святцах выбрал своим детям чаще редкие имена: Савелий, Илья, Марфа, Улита, Домна, Лукерья. А Марфу, кстати, выдал за Иуду.

ШАХТЁРЫ

Мой дед по отцу был шахтёр, отец начинал на шахте, мать всю жизнь проработала на одной шахте. Я вырос среди терриконов, периодических шахтёрских тревог и смертей, никогда не умолкающего голоса железной дороги.

Даже сменивший первым в своих родах за известные мне их 300 лет место жительства, я не могу изменить им.

ПОДАЯНИЕ

Когда СССР рухнул, в московском метро резко стало много нищих. Именно тогда, в начале 1990-х, по вагонам прошла волна коллективов, которые почему-то считали молдавскими: «сами мы не местные, помоЖИте, чем можете».

В одном из переходов я увидел чистую бабушку с образцово чистым внуком: остался без родителей. Я подал много денег, хотя сам не был достаточен. И сказал ей: «потрать на него».

Я рассказал об этом моему ныне покойному старшему брату: он – так, как он это умеет, коротко с презрением спросил меня: «так и сказал ей?»… и я понял весь свой позор.

Позже в переходе я встретил просящего подаяние старика: он был полной копией моего тогда уже лет десять как умершего отца. И полной копией в росте, стати и стиле – только полностью седой стала борода. Он также строго держал перед собой шапку, в которой в столь же абсолютном порядке были сложены купюры. Это был мой отец.

Я подал и убежал. Когда я рассказал об этом брату, он спросил меня: «ты не заговорил с ним?» Нет, я не заговорил…

ИОАНН И ЕГО ДЕТИ

Первый раз в церкви в трезвом возрасте я был с бабушкой Нюшей, Анной Ивановной. Уже тогда я обратил внимание, что среди тех, кто был записан на её бумажках в двух экземплярах (один для дома) «за упокой» был Иоанн «воин» и Иоанн – просто. Потом лишь я узнал – не от бабушки, а от её дочерей, в том числе моей матери, что Иоанн-просто – это её, Анны Ивановны, урождённой Слесаревой, отец, мой прадед. А Иоанн-воин – её старший брат, погибший на войне (погиб и второй брат, и сын его).

В конце 1920-х за невыплату повышенного налога мой прадед Иван Павлович Слесарев был раскулачен и вскоре отправлен на Беломорканал, откуда ещё до окончания стройки по болезни был переведён в тюрьму в подмосковные Белые Столбы, где и умер в 1934 году, а затем привезён домой, зимой, в холод, и похоронен. Если это так и он умер не дома, то это – большая редкость, чтобы умершего в заключении привезли домой. Прадед Иван, когда был ещё дома, при хозяйстве, ни с кем не делил свою религиозность. И бабушку мою, и мать мою с сёстрами учили молиться по-простому, даже без Библии. Иоанн же удалялся на дворе в хлев, где в одиночестве пел псалмы. Когда моего прадеда взяли, мать моей бабушки срочно выдала её, свою семнадцати-восемнадцатилетнюю младшую дочь, замуж за первого попавшегося гармониста, но бригадира. Когда бригадир вслед за многовековым отходничеством с наших мест устроился в Москву управдомом (до 1932 года, пока его из-за паспортизации из Москвы не выкинули), бабушка осталась с первой дочкой одна и пошла приживать к братьям. Невестки – жёны братьев – не были добры. Единственное, что об этом рассказала мне бабушка, так это то, что, в то время как своим детям тряпочную культю с хлебным мякишем (вроде соски) они смачивали в молоке (видимо из груди дети высасывали всё подчистую), ей молока не давали. И она совала своей дочери в рот культю пустую – с хлебом, но без молока.

«Выйду я за околицу, – говорила мне бабушка, – и плачу: мама-мама, за что же ты меня оставила?!»