Это когда в самый страшный момент боя и смерти неожиданно приходят долгожданные и победные НАШИ и спасают всех, а враг бежит. Тогда младенец ясно понимает, что его мужество не бессмысленно и Родина всегда слышит и Родина всегда знает.
Взрослый лишь потом узнаёт, что младенец служит своей мистической родине и в общем только вне своей жизни будет мистически вознаграждён. Да впрочем и не нуждается в награде.
УВЫ, НО ЭТО ТАК
Один ребёнок – весь мир (или отрицание его). Двое детей и более – обязанность понимать разные индивидуальности и их судьбы (или отрицать все). И только трое детей возвращают их, самодостаточных и почти изолированных, в семью.
УХОДЯ
(Как стало скоро ясно) уходя, Соня стала меньше читать, больше слушать. Особенно музыкальное радио, чтение вслух и аудиокниги. За телевизором наблюдала с растущим скепсисом и даже простую телевизионную серость встречала с презрением. Последняя оконченная книга – «Капитанская дочка». Последняя проштудированная русская история – Иван Грозный. Последняя не оконченная книга – «Всадник без головы». И я помню – какие последние устные слова: «Это – сон?»
НАРАЯМА
Японский фильм «Легенда о Нараяме», где мать-старуху традиционно относят умирать в горы, чтобы не кормить, полностью рифмуется с русской северной, поморской байкой о том, как сын повёз отца в лес на вымор.
И вот моему Андрюше уже 3 года: «Когда ты будешь маленьким, я тоже посажу тебя на колени».
РЕДКОЕ ЗНАНИЕ
Когда от тела отлетела душа, самое последнее тёплое место в нём – верх живота, прямо под грудью, в солнечном сплетении. Бог дал мне это знание лично. А душа во тьме – маленькая мерцающая и движущаяся белая точка.
СЛЫШИТ
Во сне душа моей Сонечки вернулась в её больное тело в постели и жалуется мне:
– Я – трагедия.
– Нет! – немедленно отвечаю я изо всех моих душевных сил, – Ты – счастье!
Она молча смотрит и слышит меня.
СМЫСЛ
С детства, следя за чрезмерно длинной линией жизни на ладони, я всё недоумевал: что за два перелома посреди неё? И вот первым стала инвалидность. А вторым стала утрата. Инвалидность не прибавила никакого смысла. Бессмысленная утрата придала смысл всему.
СОветская власть / СССР
СССР
Фальшь, несвобода, бытовая нищета дефицита, где бытовая власть – в руках мурла возле распределения благ. «А Русь всё так же будет жить, / Гулять и плакать под забором…», – часто с сердцем цитировал мой отец этнографически близкого нам Есенина. И о правящем мурле: «Не хочу лежать рядом с ними.», – говорил он. Лежит рядом. Давно уж на кладбище в Карачево.
БОЛЬШОЙ ТЕРРОР И ГОЛОД
Были гораздо меньше ощутимы большинством народа 1930-х, чей почти единственный социальный опыт состоял из крестьянской нищеты, революции и войн, – меньше, чем об этом написали те, кто руководил революцией и террором, обслуживали их, а затем были ими же съедены.
Социальное рабство не сочувствует лагерным бездельникам-придуркам, давшим главные мемуары о рабстве.
ИЗЖИВАНИЕ КОММУНИЗМА
Бывши октябрёнком с 1971 года, хорошо помню, что тогда традиционные, крупные и железные октябрятские значки-звёздочки начали вытесняться их «модными» аналогами – маньеристскими пластмассовыми, прозрачными, тонкими, где идеология была уже превращена в чисто эстетический жест (кажется, железная стоила 5 копеек, а пластиковая – 10–15 копеек). Так маньеризм изживает канон и делает его декоративным. А потом выбрасывает его вон. А поколения спустя – делает его винтажным материалом.
КОРРОЗИЯ
В 1988–1990 гг. у некоторых русских коммунистов был краткий момент «национал-большевизма наоборот» – как обратный путь от советской лояльности к государственному национализму. Он был пройден очень быстро, ибо государственный национализм был властью выброшен вон.
Первый же национал-большевизм 1920-х (до его управления из ГПУ) был жертвой. Приоритетом государства и личным самопожертвованием. Но эта жертва исходила из презумпции того, что власть действует адекватно национальным интересам. То есть была жертвой не государству, а власти, которая не гарантировала и не собиралась гарантировать жертвователю оправданности жертвы и следования государственным интересам.
ТОЧНЫЙ ПРОГНОЗ О КОММУНИЗМЕ
Весьма точное прозрение экс-посла России во Франции Василия Маклакова в письме экс-послу России в США Борису Бахметеву от 2 января 1923 года (в эпохальном издании их переписки, подготовленном Олегом Будницким):