Старая записная книжка. Часть 3

Картины в галереи Mantrini так дурно развешены, залы такие темные, что большей части картин разглядеть невозможно. После были с Schiavoni в академии и наскоро обежали некоторые залы. Schiavoni отправил к великому князю Михаилу Павловичу портрет (в подарок) великой княгини и никогда не имел известия о получении портрета, хотя другая картина, вместе с ним отправленная, кажется, к графу Толстому, – дошла до своего назначения. Об отправлении портрета известно адъютанту великого князя, бывшему в Венеции. Не Путята ли? Справиться в Петербурге.

28-е. Меншиков подлинно на первую аудиенцию великого визиря в Порте ездил в пальто. Но более всего раздражило визиря и министров, что в назначенный день для переговоров, когда все высшие лица ожидали Меншикова, он мимо их на пароходе своем пронесся и отправился неожиданно к султану. Все это хорошо, когда имеешь за собой армию и флот, которые при первом несогласии готовы заступить место несостоявшихся негоциаций. Но пристать с пистолетом к горлу, требуя кошелька или жизни, и говорить при этом: «Впрочем, делайте как хотите, призовите на помощь своих друзей, а мы готовы обождать и дать вам время справиться с силами», – это уже чересчур рыцарски и простодушно. С самого начала этой проделки я говорил и писал, что если мы надеемся на успех своих негоциаций, то останемся в дураках. Наши негоциации с турками: после первого слова, не получившего удовлетворительного ответа, хвать в рожу и за бороду. Вот наша дипломатика.

А не то сиди смирно и выжидай верного случая. С турками и Европой у нас один общий язык: штыки. На этом языке еще неизвестно, чья речь будет впереди. А на всяком другом нас переговорят, заговорят, оговорят и, по несчастью, уговорят.

29-е. Вчера был в мастерских ваятелей Zandomeneghi Ferrari, сын умершего скульптора. Известнейшие произведения сына: надгробный памятник доктору Aglietti – группа Лаокона, еще недоконченный, – не копия с древнего, а собственное изобретение, – один из сыновей уже лежит мертвый; «Меланхолия» – памятник отцу семейства: две дочери оплакивают его, в одежде нынешнего покроя. У Zandomeneghi колоссальные статуи для какой-то церкви, изображающие разные христианские добродетели.

Вообще не люблю аллегорических изображений: например, гений поэзии, ваяния, живописи? Почему живописи? Потому что держит в руках альбом. Почему та же фигура не будет изображением музыки, математики и проч.?

Вечером был у Стюрмера. Нашел у них венецианца кавалера Scarella, кажется, так, много рассказывал о нашем министре Mocenigo, не здешней знаменитой фамилии Mocenigo, а грек, кажется, Ионических островов. Имел какую-то неприятную историю в Неаполе, вышел в отставку и поселился в Венеции. Нажил большое богатство. После смерти его и жены, бывшей красавицы, вся фортуна, по назначению его, перешла в собственность воспитательным заведениям, кажется, в Корфу. Всегда повязан был огромным галстуком, вероятно, вроде приятеля Вьельгорского. Многие полагали, что он этим скрывает какой-нибудь недостаток: нарост на шее или тому подобное, но дело в том, что изъяна не было, а кутался он просто из удовольствия. Вообще был очень странен и смешон. Прозвали его Monsieur Nigaud (Mocenigo).

Помнится, по поводу его какой-то англичанин спрашивал Александра Булгакова, есть ли у нас дураки в России? И на ответ его, что, как везде, и у нас, вероятно, сыщутся дураки, – «А зачем тогда, – возразил он, – ваш император прибегает к услугам иностранных?» Scarella, кажется, хороший знаток в искусствах, подтвердил мне, что продажа русскому правительству галереи Barberigo – неслыханное воровство.

Любопытно быть на Piazzetta перед зданием Lorrietta, когда в ней разыгрывается лотерея. Народ всех званий и всех возрастов толпится, лица озабоченные, ожидание, надежда выигрыша, страх проиграть; на других лицах зрителей, не участвующих в лотерее, одно любопытство; все с бумажкой в руке для записывания провозглашаемых номеров, друг друга ссужают карандашом, а за неумением грамоты иной просит записать на его клочке счастливый номер, потому что после по улицам разносят эти клочки и собирают деньги за сообщение прохожим вышедших номеров. На час или на два площадь оживает, как в блаженные времена: Sotto San-Marco, то есть Sotto 1'antica republica. У кровных венецианцев это слово republica звучит особенным образом, например, у custode, который показывает темницы Pozzi.

Ни Вимпфен, ни Горшковский не отплатили мне карточками за мои визиты. Не в силу ли осадного положения? Или просто от сродной им невежливости? Эту отметку хоть бы Вигелю вписать в свой дневник. Сегодня были в palazzo графини Вимпфен. Много богатства и вкуса. Она в нем почти никогда не живет. Вечером был у графини Воронцовой.