Старик путешествует

Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!

Отдай, дурень, это тело! Тебе оно будет ненужным более. Ты перейдёшь к более высоким формам жизни (или к более низким, или к ничему).

* * *

Опять-таки: зачем я езжу по странам? Ну ясно, фильм обо мне снимают. Такую форму предложили.

А если глубже?

Ну, я болен и ищу мою, свою, его, героя, смерть.

Достойную меня. Но смерти не нашёл.

Так что, вперёд в будущее?

Вперёд в будущее.

Которого от нескольких дней до нескольких месяцев?

Ну да, вперёд в будущее, которого нет, потому что оно успевает стать настоящим. И сразу прошлым. Непрерывный процесс.

* * *

Я дал согласие на участие в съёмках фильма обо мне, когда узнал, что съёмки состоятся в нескольких странах.

Поскольку возникло желание смахнуть из сознания прошлое и заменить давно надоевшие эпизоды новыми.

Удалось?

Удалось полностью.

Он думал о своих девках…

По большей части они были недобрые.

Анна была добрая! Вот первая, Анна, была добрая, видимо, потому что была сумасшедшая. Она влюбилась в него потом.

Вторая, Елена, была недобрая, скорее равнодушная, потому что превыше всего любила себя.

Наташка. Все почему-то считают, что её он любил больше других.

Это не так, с ней было больше всего забот и переживаний. Она была недобрая, потому что не любила себя. Всё считала, что ей чего-то не хватает. А ей всего хватало: и красоты, и молодости, и таланта.

Тут он остановился и подумал, что он умнее Толстого. Тот не мог всю жизнь освободиться от чудовищной Софьи Андреевны. Он — всегда освобождался как-то от своих девок.

Актриса была недобрая, и бесчувственная, и неумная.

Лизка была пропащая.

Настя была неумная и его не ценила. Почему-то считала, что он всегда будет с ней. Это потому что неумная. Простая, мордашка простая.

Фифи тоже недобрая. Но хотя бы умная. Еврейская кровь чувствуется. Это он обратил её внимание на её еврейскую кровь. В своих девках он лучше разбирался, чем они в себе.

Елена стала смешной русской барыней. Очень старомодной и глупой. Представляю, как её ненавидит её дочь. Недавно он видел дочь с лошадью, на лошади, преодолевающей на лошади барьер. Но мать, когда была юной, была соблазнительна, а дочь слишком, как бы это выразиться точнее, стандартизированного производства, доска доской. Елене не худо бы умереть, она свою роль отыграла, доставила гению много терзаний и хлопот, подарила ему страдания молодого Вертера. Теперь у неё пышка лица, пышка лица…

Ему стало ясно, что в нём очень мало человеческого. А они, ну что, его девки все были человечьи самочки.

Лос-Анджелес

Лос-Анджелес был неровный. И очень жаркий. Они открыли дверь в машину и выставили на тротуар ноги.

Подошла Наташа. Она была острижена, как говорили в России, «под машинку», отчего голова и лицо стали круглыми. Упитанная и в коротких джинсовых шортах. Агрегат, а не женщина. На голову выше его, прямо ломовая лошадь. Ничего общего с той экзальтированной певицей в шёлковом платье, губы в стакане скотча, которую он увидел в ресторане «Мишка» два года тому назад.

«А вот и Натали!» — изрёк Половец, хотя и так было ясно, что Наташка.

Клик-клик, память подсовывает загадочную певицу в шёлковом платье, она взяла себе в баре стакан скотча и подошла к стеклянным дверям, смотрит на ночной Сансет-бульвар, о чём-то думает. Клик-клик, опять раскалённая улица Лос-Анджелеса через два года.

Клик-клик, и в окне листопад, порывы ветра срывают с лип у окна во множестве листья. Это 2019-й, это перебор, мы так не договаривались с машиной времени. Назад в прошлое, пожалуйста, в 1982-й.

Клик-клик, опять похожая по форме на запятую улица в Лос-Анджелесе.

Наташка приблизилась. Чтобы, видимо, его не смущать, она без каблуков, во вьетнамках.

Он и Половец вынули туловища из его «олдсмобиля» и стали на тротуар.

— Вот тебе Наташа, — усмехнулся Половец, — хотел Наташа, имеешь Наташа.

«Зачем я её хотел, — подумал он тоскливо, — что я буду делать с этой круглолицей?»

«Дела нашлось на тринадцать лет», — усмехнулся он из 2019-го.

New York, New York, what a wonderful town The Bronx is up and the battery's down

Я иду по берегу Ист-Ривер мимо вертолётной площадки, где в те годы можно было арендовать геликоптер и посмотреть на Нью-Йорк сверху. Временами я останавливаюсь и записываю короткие куски «Дневника неудачника».

Это 1978 год, это лето, пыльно, сухо, вдоль Ист-Ривер не прибрано: дикая трава, дикие мальчики, пустырь пустырём, а ещё великий город. Пыльно, сухо, я иду от миллионерского дома в мою квартиру на 1-й авеню, только что уехал в своё New Jersey мой руммейт, еврейский мальчик Joe. Мне ещё 35 лет, всё у меня впереди. Уже живёт два года книга «Это я, Эдичка» в машинописной копии. У меня есть американская девушка, и не одна. Интересно, что вспомнит Мерелин Мазюр обо мне, если спросить её?