Старлинг Хаус

— Большинство людей, вероятно, и не понимали, — ровно соглашаюсь я. Но я думаю о странице Э. Старлинг в Вики, о длинном списке связанных с ней произведений под ее неточной биографией. Боль одной девушки трансформировалась в поколения прекрасного, ужасного, тревожного искусства. — Но некоторые люди поняли. И я тоже.

Слезы уже настолько густые, что ее зрачки увеличились, стали огромными и черными на ее лице. Я скольжу рукой по матрасу, не касаясь ее, и опускаю голову, чтобы смотреть на нее прямо и ровно.

— Я расскажу им, Элеонора. О Грейвли, Старлингах и о тебе. То есть я собираю все истории, всю ложь и полуправду, которую люди рассказывают о Старлинг Хаусе… Моя подруга Шарлотта пишет историю, или писала, она бы мне помогла… Я не знаю, как мы во всем этом разберемся… — Я снова представляю себе карту Миссисипи, все реки, которых больше нет, но которые когда-то были, разложенные вместе на странице. Карта получилась не очень хорошей, но в ней была вся правда. Может быть, правда всегда беспорядочна.

Я делаю небольшой вдох.

— Но я клянусь, я постараюсь. Я буду говорить правду. — Когда-нибудь, много позже, когда я не буду плыть по течению снов, разговаривая с мертвой женщиной, я подумаю, что очень забавно, что вся моя ложь, интриги и обман привели меня к этому: обещанию сказать правду и к тому, что я ее скажу.

— Они тебе не поверят. — Голос Элеоноры низкий и клокочущий, но ее глаза по-прежнему широкие и влажные, полные желания.

— Может, и нет. — Я даже не уверена, что верю во все это, а ведь я живу этим. Неудивительно, что она написала это как детскую книгу. — Но некоторые из них поверят.

— Им будет все равно. — Первая слеза скатывается и падает, прочерчивая блестящую линию по ее щеке.

— Может, и нет. Но некоторым из них будет. — Я подхожу ближе и наконец ловлю ее руку под своей. Она не отстраняется. — Разве тебе этого не достаточно? Разве ты не устала?

Слезы падают быстро, одна за другой скатываясь по ее лицу.

— Они заслуживают этого. Всего этого. — Ее голос густой и влажный.

— Да, может быть. — Я позволяю себе на мгновение задуматься о том, чего заслуживает Иден. Я думаю о братьях Грейвли, которые держали маленькую девочку, как птицу в клетке, совершая все грехи против нее во имя прибыли; о людях, которые рыли первые шахты, их цепях, звенящих в темноте, и всех добрых богобоязненных людях, которые смотрели в сторону; о реке, которая теперь течет ржаво-коричневым, и электростанции, которая выбрасывает пепел в воздух, и большом доме с белыми колоннами и веселым, ужасным жокеем на лужайке, улыбающимся на город. Ярость Элеоноры, кажется, множится в моей голове, пока не превращается в одну-единственную раскаленную искру в целом созвездии грехов.

Моя рука крепко сжимает ее.

— Они заслужили все, что ты им дала, и, возможно, даже хуже. — Я убираю с ее лба длинную челку. Под моими пальцами кожа кажется холодной и липкой. — Но ты заслуживаешь лучшего, Элеонора.

Она прижимается ко мне, ее голова словно холодный камень лежит на моей груди, и всхлипывает. Я провожу ладонями вверх-вниз по точкам ее позвоночника и издаю тихие звуки. Я притворяюсь, что она Джаспер после плохого сна или долгого дня, измученная тем, что слишком много держит в хрупкой клетке своих ребер.

— Слишком поздно, — плачет она. — Я уже — озеро уже выходило на поверхность, повсюду…

— Все в порядке, — говорю я, хотя это не так, хотя по моим щекам уже бегут слезы, быстро и беззвучно. Мой бедный, разбитый, грешный Иден, затопленный своими собственными ядовитыми водами. В нем есть какая-то правильность, что-то вроде Ветхого Завета, но нет ни милосердия, ни будущего.

Я укладываю Элеонору на кровать и натягиваю одеяло до ее подбородка. Она выглядит более человечной, чем раньше, больше похожа на Элеонору Старлинг, чем на Нору Ли.

Ее рука выныривает из-под одеяла, ее маленькие и твердые пальцы сжимают мое запястье.

— Я не позволила ему уйти в реку. Я пыталась — Звери унесли его.

Мне приходится сглотнуть, прежде чем я могу говорить.

— Куда?

— Они сказали, что в яму. Старая могила. Они сказали, что там ничего не живет.

— Хорошо. Отлично. — Я закрываю глаза и изо всех сил надеюсь, что она имеет в виду то, о чем я думаю. — Теперь ты можешь идти спать, Элеонора. Все закончилось.

— Мне кажется, я больше не знаю, как. — По обеим сторонам ее рта пролегли морщины, а в волосах появилось несколько прядей ранней седины. Ее Зверь побледнел до туманной прозрачности.

Я снова касаюсь волос на ее лбу, как будто она все еще маленький и злобный ребенок. Затем я пою ей.

Сначала это был старый грустный вальс о голубой луне, но потом я обнаружил, что ноты блуждают, ключ меняется. Она превращается в песню Прайна, которая вышла пару лет назад, о том, что конец лета наступает быстрее, чем мы хотели. Я так и не могу подобрать слова, но припев все равно крутится в голове, пронзительный и сладкий.

— Иди домой, — пою я, и веки Элеоноры тяжелеют. — Нет, ты не должна оставаться одна, просто иди домой.