Старлинг Хаус

По крайней мере, мне не придется видеться с ним часто. Целые недели проходят без обмена словами, длиннее, чем «Доброе утро», когда он отпирает дверь, и «Ну, я пошла», когда я ухожу. Время от времени я поворачиваю не туда и мельком вижу сгорбленные плечи и нечесаные волосы, но обычно единственным признаком того, что дом занят, являются редкие стуки и шорохи с чердака надо мной и медленное накопление посуды в раковине. Я могу обнаружить на плите свежий кофе или кастрюлю с супом, все еще кипящую на плите, пахнущую домашней пищей в совершенно чуждой мне манере, но я не прикасаюсь ни к чему из этого, смутно думая о норах и курганах и о том, что случается с идиотами, которые едят еду короля фей.

В Старлинг Хаусе время уже идет странно. Иногда часы тянутся незаметно, и я предаюсь маленьким девичьим фантазиям, чтобы занять себя (я — Золушка, которую злая мачеха заставляет оттирать затирку; я — Красавица, запертая в заколдованном замке Чудовищем с лицом, похожим на вороний череп). Иногда часы ускользают в грязные углы и испачканные плинтусы, и я поднимаю глаза от серого ведра с водой, чтобы увидеть солнце, висящее у горизонта, и понимаю, что дом проглотил еще один день, еще одну неделю.

Единственное надежное измерение времени — это состояние дома.

К концу февраля первый этаж почти пригоден для жизни. Здесь по-прежнему процветает популяция пауков и мышей, и я ничего не могу поделать с кусками штукатурки, которые иногда падают с потолков, или с тем, что все полы, кажется, наклонены к какой-то центральной точке, как будто весь дом рушится сам на себя, но хождение по коридорам больше не похоже на осмотр склепа. Столешницы сверкают, оконные стекла подмигивают. Ковры красные, синие и темно-зеленые, а не серые, а запах отбеливателя и чистящего средства для кафеля вытеснил черный запах плесени.

Кажется, дом благодарен за такое внимание. Снаружи все еще пятнистый и мрачный, но виноградные лозы тускло зеленеют, упругие и живые, а на карнизах появились свежие птичьи гнезда. Пол по-прежнему издает целую симфонию стонов и скрипов, но, клянусь, теперь он не в минорной тональности.

Иногда я ловлю себя на том, что напеваю вместе с ним, испытывая странное удовлетворение. В основном дело в деньгах, которые, по моему опыту, решат все девяносто девять проблем, но также и в самом Старлинг Хаусе: в том, как стены словно обхватывают меня ладонями, как дверная ручка ложится мне в руку, в абсурдном, детском ощущении, что я принадлежу этому дому.

ВОСЕМЬ

К середине марта воробьи купаются в рытвинах , а нарциссы осторожно проглядывают сквозь матовую листву. Еще холодно, но мир пахнет грязью и бодрствованием, и я вдохновлена тем, чтобы вытащить ковры и диванные подушки на улицу для проветривания. Я прислоняю их к самому большому и старому платану и бью по ним своей новой метлой, пока пыль не затуманивает лес, а пот, несмотря на прохладу, не щиплет мне кожу.

Я оставляю подушки проветриваться и возвращаюсь по ступенькам, отбрасывая в сторону листья и свернувшиеся клубки. Только когда я нащупываю ручку двери, я понимаю, что она заперта за мной.

Я несколько раз стучу в дверь, раздраженная и смущенная, очень жалею, что на мне не моя толстовка с капюшоном, а просто заляпанная отбеливателем футболка для изучения Библии. Ветер просовывает ледяные пальцы сквозь дыры в воротнике. Я снова стучу.

Через некоторое время, когда становится ясно, что Артур не придет — то ли потому, что не слышит меня, то ли потому, что он придурок, — я начинаю раздражаться. Боже, как я ненавижу холод. Он заставляет меня думать о том, что река сомкнется над моей головой, звезды исчезнут, мир закончится. Я не плавала уже одиннадцать лет.⁴³

Классическое посттравматическое стрессовое расстройство, назвал его Мистер Коул, как будто это хоть как-то помогает.

Я топаю к дому и ругаюсь. Пробую ключ от ворот в замке, но он не поворачивается. Я напоминаю дому хриплым голосом о всей той тяжелой работе, которую я проделала ради него, чувствуя себя глупо, что разговариваю с домом, но не настолько глупо, чтобы остановиться. У меня стучат челюсти, как будто зубы хотят разболтаться, а от ветра я покрываюсь липким потом. Дверь по-прежнему безмятежно закрыта.

Я сгибаю левую руку. Порез уже почти зажил, и распарывать его обратно кажется позором, поэтому я прикусываю нижнюю губу, пока не почувствую вкус соли и мяса. Кончики пальцев краснеют.

Я уже собираюсь размазать собственную кровь по замку, как какой-то древний культист, благословляющий домашнее хозяйство, когда слышу позади себя стук сапог. Бросив метлу, я оборачиваюсь и вижу Артура Старлинга, который проявляет свою особую привычку появляться, когда я делаю что-то особенно постыдное.