Старлинг Хаус

Дорога сегодня кажется короче — быстрый поворот через лес, после которого у меня кружится голова и я задыхаюсь на ступеньках. Я поднимаю кулак, чтобы постучать, но дверь распахивается прежде, чем я успеваю ударить по ней костяшками пальцев.

Артур смотрит на меня сверху вниз, тяжелобровый и угрюмый, еще более сгорбленный, чем обычно. На его челюсти желтеет синяк, а в одном глазу лопнул кровеносный сосуд. Он окидывает меня наглым взглядом, кривя рот.

— Ты опоздала.

Мысль о том, что он притаился по ту сторону двери, ожидая, когда я появлюсь, чтобы потом устроить мне разнос, кажется мне очень забавной, поэтому я смеюсь над ним.

Потом меня тошнит на его ботинки.

Накануне Артур не спал. Туман поднялся уже второй раз за неделю — тревожное совпадение, которое в последние годы случалось все чаще, — и он часами бродил по коридорам с высоко поднятым клинком, напряженно вслушиваясь в звуки того, чего не должно быть: шуршание чешуек по обоям, постукивание когтей по деревянному полу. Он нашел его на винтовой лестнице, еще полуразложившегося и слабого, заблудившегося в хитроумном лабиринте Дом, и снова отправил в ничто.

После этого он улегся на материнскую кушетку, за которой наблюдали все Смотрители, пришедшие до него, и стал ждать восхода солнца. Чтобы Опал пришла со своим громким стуком и яркой улыбкой, чтобы Дом наполнился ее неустанным гудением.

Солнце взошло, тусклое, но теплое, а Опал — нет.

Он предполагает, что, возможно, ей надоело тратить дни на уборку и мелкое воровство, что она выскочила за дверь предыдущим вечером с получкой и кривыми зубами, не собираясь возвращаться. Разумеется, это его заветная мечта, и она ничуть его не огорчает.

Он начинает шагать, глядя в окна, царапая струпья Горгонейона. Дом тоже неспокоен, оседает и сдвигается под его ногами. Огонь не хочет гореть, вилки беззвучно звенят в ящиках. Лампочка на кухне вспыхивает, когда он проходит под ней, и смотрит на него сверху вниз, как траурный серый глаз.

Он смотрит в окно третьего этажа, хмуро вглядываясь в горизонт. У дороги, прямо над воротами, в небо взмывает черная стая птиц. По их форме, по их возмущенному рисунку на сером фоне Артур понимает, что те люди, должно быть, вернулись.

Он чувствовал, как они кружат, наблюдают, жужжат, как мухи, над участками. Он видел машины, простаивающие у ворот, и вырывал из памяти оставленные ими датчики и провода. Он находил элегантные визитки, вбитые в ворота, получал безвкусные корпоративные письма и сжигал их.

Артур прочитал достаточно записей предыдущих Смотрителей, чтобы понять, что они не первые чужаки, пришедшие по вызову. Здесь были исследователи и журналисты, культисты и шпионы, целые поколения Грейвлов и их проклятых адвокатов. Все они хотели одного и того же: эксплуатировать, добывать, получать прибыль, открывать двери, которые должны оставаться закрытыми. Поэтому они последовали за историями и скворцами к его парадным воротам.

Дальше они не прошли. Часть долга Смотрителя — охранять стены, вливать в землю несколько капель крови, свежей и горячей, чтобы она никогда не забывала, кто скворец, а кто нет.⁶⁹ Элизабет Бейн никогда не ступит на его территорию, если только она не окажется гораздо умнее, чем кажется.

Или, как он полагает, просто терпелива. Ей придется подождать, пока Артур не найдет способ пройти за последнюю дверь, ту, от которой нет ключа. Пока он не спустится в темноту и не сделает то, что не удавалось ни одному из предыдущих Смотрителей. Тогда ворота распахнутся перед ней, но это будет неважно, потому что Дом останется лишь домом, под которым не будет ничего, кроме червей и корней глицинии.

Скворцы снова уселись на ветки. Машина уехала.

Мгновение спустя Артур чувствует, как открываются ворота. Он прижимается лбом к стеклу.

Из леса выходит фигура — тощая, обтянутая черным квадратом пальто, лицо белое под рыжими волосами. Это зрелище кажется ему совершенно правильным и опасным, как будто она всегда должна быть в его одежде и идти к его Дому. Трудно сказать, но ему кажется, что ее лицо может быть наклонено к нему; от этой мысли у него зудят все шрамы.

Это, конечно, не зуд. Это утомительный мальчишеский голод, который он не утолял с тех пор, как вернулся из школы. Люк прислал несколько писем, но Артур сжег их нераспечатанными. Люк всегда был слишком мягким, слишком милым; после часа, проведенного в Старлинг Хаусе, он бы с криком убежал и никогда не вернулся.

Он смотрит, как Опал подходит ближе, и думает: Она все время возвращается.

Дом вздыхает вокруг него. Он с силой стучит костяшками пальцев по подоконнику, не зная, кого из них он хочет приструнить.

Открывая дверь, он старается выглядеть как можно более запретным и неприятным, но Опал этого не замечает. Она смотрит на него странными темными глазами, ее веснушки выделяются на бескровных щеках. Она смеется над ним. А потом…

Артур смотрит на свои ботинки, забрызганные вязкой желчью.

Опал вытирает рот рукавом, слегка покачиваясь, и хрипло шепчет:

— Прости.