Старлинг Хаус

— Опал всегда жила за счет фальсификации, брехни и того, что все ее жалели, и ни разу не поинтересовалась, каково мне ходить с поддельными документами. Мне часто снились кошмары… — Ровное выражение лица Джаспера дало трещину. Сквозь эти трещины Артур видит что-то знакомое: одинокого, уставшего мальчика, который слишком молод, чтобы иметь столько секретов. — Но знаешь ли ты, что если напишешь в Департамент Здравоохранения, они пришлют тебе по электронной почте индекс всех свидетельств о рождении в округе? Если бы Опал когда-нибудь действительно захотела узнать, откуда родом мама, она бы тоже смогла это выяснить.

Он осторожно спрашивает:

— А откуда родом твоя мама?

— Оттуда же, откуда и все в этом городе. — И тут Артур понимает, о Господи, почему он не догадался? Неудивительно, что этой весной туман поднимался так часто; неудивительно, что Опал и ее брату так проклято везло. Удивительно только, что их мать дожила до этого времени.

Джаспер пожимает плечами.

— Чертовы Грейвли.

Артур упирается пятками ладоней в глазницы и давит на них, пока в черноте не вспыхивают фейерверки.

— Джаспер. Ты должен уехать из этого города. Сегодня же. Сейчас же.

— Я буквально только что сказал тебе, как мне надоело это слышать.

— Ты не понимаешь. Звери — это проклятие… — Артур делает паузу, размышляя о том, какие неправильные жизненные решения привели его сюда, сидящего в собственном больном доме и свободно рассказывающего о секретах своей семьи мальчику, который хочет его убить или хотя бы покалечить. Он сглатывает. — Ты никогда не задумывался, почему ни один Грейвли не задерживается в этом городе дольше, чем на ночь или две? Даже если они не знают всей правды, они знают, что происходит с теми, кто остается.

Глаза Джаспера слегка расширились. Артур почти видит, как работает механизм его разума, вспоминая каждый случай, близкий к гибели, каждый жестокий несчастный случай, все случаи, когда поднимался туман и он чувствовал тяжесть черных глаз на своем затылке.

А потом Артур наблюдает, как он собирает все это в кучу и запихивает в какое-нибудь холодное и укромное место. Он изображает на лице усмешку.

— Думаешь, для меня новость, насколько хреновой была моя жизнь?

— Но она становится все хуже. Ты должен уйти…

— Я уйду. — Джаспер снова отворачивается. На этот раз он доходит до двери, но останавливается. Он говорит гораздо более мягким голосом: — Но она не уйдет. Так что если ты можешь остановить это, что бы это ни было — сейчас самое время, черт возьми.

Время пришло. Опал дала ему важную, последнюю подсказку — подружиться со Зверями, а он целую неделю мариновал себя в жалости к себе и выпивке, просто потому, что был слишком труслив, чтобы ее реализовать. Отпереть дверь, которую он пытался открыть всю свою взрослую жизнь, спуститься за Зверями в Ад и начать войну со всем, что он там найдет.

Он не знает, что это такое. Он подозревает, что есть некий локус или источник, что-то, что посылает Зверей наверх делать свою кровавую работу, и надеется, что оно достаточно смертно, чтобы его можно было остановить, проткнув мечом в сердце. Все, что он знает наверняка, — это то, что были и другие места, пронизанные туманом и невидимыми Зверями — пока они не перестали быть таковыми. Пока кто-то не остановил их.

Уже сейчас Артур должен вооружиться, посвятить себя этому делу, подготовиться. Вместо этого он медлит. Пил, потому что тогда он уснет, а когда он спит, Дом посылает ему сны о ней, о них, о будущем, которого у них не будет.

Как эгоистично, как в корне глупо, что он начинает хотеть жить именно тогда, когда должен умереть.

Когда Артур наконец поднимает глаза, Джаспера уже нет.

И только много-много позже — после того, как Артур убрал стакан и блевотину, вылил остатки бурбона в слив ванной, открыл холодильник, снова блеванул и начал собирать все необходимое для своего последнего спуска — он понимает: его блокнот тоже исчез.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

Должно быть, в какой-то момент я проваливаюсь в настоящий сон, потому что я снова вижу дом. За исключением первого раза — там Джаспер. Он стоит перед воротами, глаза обвиняющие, обе ладони красные и мокрые. Пока я смотрю, кованые звери ворот начинают двигаться. Они извиваются и корчатся, тянутся к Джасперу, обхватывают его своими металлическими конечностями, открывают свои ржавые пасти, чтобы проглотить его целиком.

От собственного крика я просыпаюсь. Сон исчезает, но я помню обрывки настоящего голоса Джаспера, беспокойство и страх в нем, и думаю с отвращением: Хватит.

Вечером я выношу мусор, смущаясь дряблости и вялости своих мышц. На обратном пути от мусорного контейнера я поднимаю два средних пальца в направлении офиса Бев. Жалюзи закрываются.

На следующее утро я всовываю ноги в теннисные туфли, стараясь не замечать капель античной яичной скорлупы, разбросанных по верхушкам, и, сутулясь, иду через весь город.