Старлинг Хаус

Воздух влажный и свежий, а небо — веселое, почти летнее, голубое, отчего мне хочется заползти обратно в комнату 12 и впасть в спячку. Но свет решительно впивается в мою кожу, изгоняя из нее мрачность последней недели и оставляя на ее месте немного унылую нормальность. Все, что я знаю о себе и о мире, изменилось, но на самом деле ничего не изменилось. Я знаю свое имя, но я все еще никто; я знаю, откуда берутся мои кошмары, но не могу заставить их прекратиться; я знаю, каков Артур на вкус, как его рука ощущается на моей талии, но я не могу его заполучить.

Шарлотта снимает с окон библиотеки украшения из пастельных цветов, когда я появляюсь, и мне приходит в голову, что я пропустила День матери. Мы с Джаспером обычно играем в карты и выкуриваем по сигарете на берегу реки, в память. Интересно, был ли он с Колдуэллами в этом году, собирал ли цветы, пек ли блины или что-то еще, что дети должны делать в День матери.

Шарлотта сияет, когда видит меня. Я чувствую себя как кусок мяса, подвергшийся сильному солнечному свету.

— Привет.

— Привет. — Она говорит это негромко и угрюмо, точно карикатура на подростка. — Сейчас рабочее время. Почему ты не убираешь в доме Суини Тодда?

— Почему ты больше не приносишь мои вещи в мотель? — Неуклюжий уклон, но он срабатывает.

Шарлотта ставит коробку с декорациями на тротуар и скрещивает руки.

— О, я и не знала, что работаю на тебя! Я еще не получила зарплату, так что, возможно, тебе стоит решить этот вопрос и перезвонить мне. — Ее голос на две ступени выше дразнящего, резче, чем я ожидала.

Я вожусь с оторванной ниткой на рубашке, затем бормочу:

— Извините. — И иду в дом. Я беру свои вещи у волонтера-старшеклассника за стойкой, который приветствует меня с юношеским задором, который должен быть уголовно наказуем, и выскальзываю обратно через двойные двери, сгорбив плечи и прижав уши. Мое отражение похоже на кого-то другого. Я отказываюсь думать о том, кто именно.

— Опал. — Шарлотта останавливает меня прежде, чем я успеваю резко проскочить мимо нее.

— Да?

— Ты знаешь, что к концу месяца я получу степень магистра.

— Поздравляю. — Это слово прозвучало кисло, на грани сарказма. Если бы Бев была здесь, она бы швырнула в меня чем-нибудь. Я бы это заслужила.

Шарлотта проводит языком по зубам.

— Я хотела, чтобы ты знала, что я подавала документы на другие должности. В других округах. — Мои внутренности скручивает. Если бы я была кошкой, мой позвоночник сгорбился бы, а шерсть вылезла наружу. — Я подумала, что если мне перезвонят… Я подумала, может, ты захочешь переехать со мной. Мы могли бы разделить арендную плату на некоторое время.

Отстраненно, интеллектуально я понимаю, что это акт доброты. Я должна быть польщена и согрета этим. Я должна почувствовать облегчение от того, что мне дали возможность выбраться из города, который пытается меня убить. Я вовсе не должна хотеть пробивать кулаком стекло.

Когда я не отвечаю, Шарлотта добавляет:

— Ты можешь найти место получше, чем это. Ты знаешь, что можешь.

Я знаю, что она права. Когда люди проезжают через Иден — а они редко это делают, — все, что они видят, — это маленький городок невезения, копошащийся на поверхности костей Большого Джека, как паразит на туше кита. Они не знают ни о Грейвли, ни о Старлингах, ни о том, что бродит в тумане, но они чувствуют, что здесь что-то не так, что-то испорчено. Они продолжают ехать.

В любом месте было бы лучше. Но:

— Может, я и не хочу лучше. — Шарлотта открывает рот. Я прерываю ее. — В любом случае, Джаспер все еще в школе. Я ему нужна.

Она смотрит на меня с мягким, невыносимым сочувствием и мягко спрашивает:

— Нужна? — И я поражаюсь, насколько вопрос может быть похож на удар исподтишка.

Я задыхаюсь и теряю сознание.

— Да, нужна, я ему нужна. Я не могу покинуть его. Это моя… — Слово застревает у меня в горле и горит там, удушливая сладость, как глициния в цвету.

Почему же я не могу произнести это слово? Почему оно все еще похоже на ложь?

На входных дверях больше не осталось цветов. Шарлотта засовывает картонную коробку под мышку и смотрит на меня с усталой жалостью.

— Дом там, где тебя любят, Опал.

— Ты сама это придумала или увидела в Instagram какой-нибудь скучающей домохозяйки? — Теперь я вся на взводе, шиплю и плююсь. — Так что… тебя здесь недостаточно любят? И это все? — Я пытаюсь насмехаться, но мне интересно, правда ли это, не потому ли все меня бросают.

На мгновение спокойствие Шарлотты дает трещину, и я вижу, как под ней проступает рана, свежая и алая. Она снова зашивает ее.

— Видимо, нет. Просто подумай об этом, хорошо?

— Конечно, — говорю я.

Но не буду. Я прожила двадцать шесть лет — несмотря на Зверя, несмотря на Бейн, несмотря на все, — и будь я проклята, если сейчас я сорвусь и убегу.

Я твердо намерена вернуться в комнату 12 и продолжить валяться на олимпийском уровне, но когда я открываю дверь, она кажется мне не комнатой, а скорее логовом. На полу разбросаны пластиковые упаковки дюжины блюд, а простыни имеют жирный блеск, как шкуры. Воздух неподвижный и мясной.