Старопланинские легенды

— Года два пробыл я в Тузле, — рассказывал Илия, — работал там у одного хозяина, управляющим на хуторе, а хутор, тебе скажу, — два таких села, как наше, будет. Уж очень он меня любил. «Никуда, — говорит, — ты не уедешь, не пущу тебя». Была у него дочь, Мариорой звали. Рассчитывал зятем меня сделать. «Ах так! — думаю. — Это мне ни к чему!» Только меня и видели.

— Оттуда ты прямо сюда приехал?

— Нет, потом я был в Эски-Джумае, на ярмарке. Прижимистый народ наши болгары! То ли дело румыны, широко живут. А почему бы и нет? Много ли радости у человека? Я вот тоже люблю… Приеду на ярмарку и сразу в питейное заведение. «Играйте! — говорю музыкантам. — И вино несите!» А они смотрят, удивляются. На что мне деньги? Дорогу мостить, что ли?

Илия смеялся и смотрел на Аничку. Занятая работой, она лишь изредка украдкой бросала на него быстрый взгляд. Ее насмешливые черные глаза, казалось, говорили: «Уж больно ты расхвастался! Кто тебе поверит!»

Однажды Тодор куда-то ушел, и Илия с Аничкой остались вдвоем. Илия вынул из кошелька две блестящие, совсем новые монеты по пять левов и дал Аничкиным ребятишкам. Увидев у детей деньги, Аничка силой разжала их кулачки и вернула монеты Илии.

— Забирай свои деньги, — грубо сказала она. — У них отец есть, он им сам даст.

И, не скрывая больше, что все это ей надоело, добавила:

— И давай уходи! Хватит торчать перед моим домом.

Илия отправился в Геневу корчму. Он стал ходить туда каждый день. Запил. Изредка он пытался заговорить с Аничкой, но та, завидев его, уходила в дом. Илия обращался к Тодору, но Аничка звала мужа и закрывала за ним дверь. Илия оставался один, ему становилось стыдно, и он снова шел в корчму. Деньги, вырученные за лошадей, кончились, и однажды он сказал деду Герги:

— На этот раз много лошадей куплю, перепродам и на этом заработаю… Тогда такую гульбу устрою, что долго будут меня помнить. Здешний народ ничего не видел.

Он помолчал и посмотрел в сторону. «А Аничке шаль, куплю», — подумал он, но не посмел сказать это вслух.

Илия уехал, а через несколько дней вернулся с двумя незнакомыми людьми. Пока он ходил по селу, те спали, где-то во дворе. Не понравились деду Герги эти люди — смуглые, с черными бородами, с густыми черными усами, — они походили на румынских цыган. Илия сказал, что это его друзья, барышники. Потом они вместе уехали.

Как-то утром, еще до рассвета, кто-то со двора позвал деда Герги. Дед вышел. Это был Илия.

— Вынеси нам хлеба, — сказал он, не слезая с лошади. — Спешим, хотим на ярмарку поспеть.

С ним были оба чернявых барышника, тоже верхом. Дед Герги заметил, что лошадь Илии, да и лошади его дружков не были оседланы. Еще с десяток лошадей были связаны цепочкой: каждая лошадь уздой привязана к хвосту передней. Подобным образом связывали лошадей и торговцы скотом, но дед Герги слышал, что это излюбленный способ румынских цыган-конокрадов.

Не успело рассвести, как с улицы донесся шум. Мимо дома деда Герги проехало несколько верховых. За ними протарахтела телега. В ней сидели человек пять — все вооруженные. Верховые то и дело наклонялись, чтобы взглянуть на свежие следы конских копыт, и не останавливаясь, спешили дальше. Ночью прошел небольшой дождь, и на прибитой пыли ясно видны были следы лошадей, которых гнал Илия со своими дружками. Дед Герги понял, в чем дело, и ушел в дом.

Уже к полудню стало известно, что в Аптаакском лесу поймали трех конокрадов, угнавших табун лошадей. Погоня настигла их, когда они легли отдыхать. Не успев вскочить на лошадей, воры бросились бежать. Один настолько выбился из сил, что упал замертво — сердце не выдержало. Двух других поймали возле самой границы. Одним из них был Илия.

К вечеру из города прибыли жандармы, начальник околии и врач. Дед Герги весь день выжидал, но наутро все же отправился в общинное управление — посмотреть, что там делается. Войдя во двор, он увидел, что возле ограды, на сколоченном наскоро топчане, лежит донага раздетый мертвец. Врач вскрывал труп умершего конокрада. Дед Герги остановился в сторонке, не смея подойти ближе.

Врач — в белой рубашке с закатанными рукавами и окровавленных резиновых перчатках — держал что-то в руках и объяснял людям, высунувшимся из окон управления:

— Видите, какое расширенное сердце? С таким больным сердцем далеко не убежишь. Другие, здоровые, могли дать тягу.

Деду Герги стало жутко, и, вместо того чтобы пойти и поговорить со старостой, как он прежде собирался, дед повернул домой.

Ночью пошел дождь, на этот раз сильный, а к утру подул холодный осенний ветер. Два жандарма верхом на лошадях привели Илию и другого конокрада. Они прогнали их через село и остановились возле корчмы, напротив дома Тодора. Лицо у Илии было серое, небритое, одежда измята. В такой холод на нем была только суконная безрукавка. Он улыбался невеселой, вымученной улыбкой.

Собрался народ, пришел и дед Герги. Он приблизился к Илии, посмотрел на него сухими горящими глазами и плюнул ему в лицо. Потом закричал: