Старопланинские легенды

Показывается верхом на коне Делчо. Он останавливается и легко соскакивает на землю. Земляки отделяются от остальных и подходят к нему. Стоил, отведя Делчо в сторонку, что-то тихо ему говорит. Остальные любуются его конем. Это великолепное, сильное и красивое животное: крепкое и стройное, белое как снег, с трепетными и нервными членами, с живыми и ясными глазами — теми огромными черными глазами, какие бывают у красавцев коней и в которых словно живет благородная скорбь и тайная тоска пленника. Горячий конь нетерпеливо перебирает ногами, ржет, бьет копытом землю.

— Ну и конь! — говорит Никола, протягивая руку, чтобы его погладить. — Делчо, а он не брыкается?

— Нет, не бойся.

— Ну и конь! Делчо, а как его звать?

Делчо, занятый разговором со Стоилом, не отвечает.

— Как его могут звать? — говорит Димитр. — Конем звать…

— Нет, у него есть имя, — отзывается Делчо, улыбаясь. — Кардам его зовут.

— Как? Как, говоришь, зовут? — спрашивает Никола.

— Кардам.

— Карр-дам. Это не христианское имя. Ох и красавец же он, твой Карр-дам! Мне бы такого! Я ведь, голубчик, природный артиллерист. Как вскочил бы в седло да полетел — быстрее ветра!

Стоил прощается с Делчо. Он взволнован, на глазах слезы, Делчо тоже не по себе. Он по очереди прощается за руку с каждым из земляков, держа за повод своего коня.

— Счастливо, земляк! — горячо восклицает Никола, с силой тряся Делчо руку. — Хороша у тебя лошадка. Прощай. Бог даст, свидимся!

Легко взлетев в седло, Делчо описывает небольшой круг и, помахав рукой, улыбнувшись, пускает коня в карьер. Он так крепко и ладно сидит в седле, конь под ним скачет так порывисто, нетерпеливо и в то же время так послушно, что всадник и конь кажутся одним существом — красивым, сильным и стремительным.

Полк выступил, и голова колонны ушла уже далеко в поле. Подходит черед и седьмой роты. Солдаты поднимаются и идут. Вначале слышатся разговоры, движение беспорядочно: оно то убыстряется — и тогда рота растягивается так, что задние ряды вынуждены бежать; то вдруг неожиданная остановка — и все сбиваются в кучу. Но вскоре солдаты выходят в поле и идут без строя. Впереди долгий путь, замыкаемый только горизонтом, и это так напоминает прошлое, так сливается с ним, что солдатам кажется, будто идут они давно, бесконечно давно. Каждый шагает как бы сам по себе, сгибаясь под тяжестью ранцев. Непрерывно слышатся пушечные выстрелы — зловещие, страшные. Время от времени Стоил оборачивается назад. Делчо уже не видно. В последний раз он показался на вершине холма: быстро и плавно, как большая белая птица, он подлетел на своем коне к лесу и исчез.

IX

Светало. Небо на востоке все больше и больше бледнело, ночная мгла быстро таяла, горизонт раздался и отодвинулся куда-то вдаль. Только теперь солдаты стали различать друг друга и смогли определить, где они находятся. Шли всю ночь. Они не знали, куда их ведут, но пушечные выстрелы впереди становились все слышней и ближе, навстречу все чаще попадались длинные вереницы повозок, в которых лежали раненые с мрачными, окровавленными лицами. У обочины дороги стояли запряженные обозы; мчались артиллерийские передки, груженные снарядами; взад и вперед метались на взмокших лошадях ординарцы. И во всей этой лихорадочной сумятице была та же затаенная, мучительная тревога, что бывает в невыносимой духоте перед грозой. Солдаты чувствовали, что происходит что-то неладное и что надо спешить.

Здесь они уже час или два. Раздали сухари, потом патроны. Распечатав коробки с патронами, солдаты набивают патронные сумки. По всей поляне вокруг валяются желтые обрывки картона.

Димитр и Илия сидят на краю поляны. При бледном утреннем свете лица их выглядят изможденными, землисто-желтыми. Илия устал; он как-то апатично-спокоен; сидит, грызет сухарь. Димитр достает из ранца нижнюю рубаху, оглядывает ее, потом принимается разрывать на полосы. Треск рвущейся материи будит Николу. Он было прикорнул подле них, а сейчас садится, трет глаза кулаком.

— Ты чего это делаешь? — говорит он, и язык у него заплетается, как у пьяного. — Погоди! Зачем рвешь? Напугал меня — трещит, как пулемет. Для чего крепкую рубаху рвешь?

— Не до рубахи теперь… Зато будет в запасе… того… Кто его знает…

Никола оглядывается вокруг. Солдаты — кто сидит, кто в полной выкладке стоит с винтовкой в руке. А некоторые тоже, вроде Димитра, разрывают рубахи. Лица у всех сосредоточенные, в широко раскрытых глазах — испуг, движения нервные, разговоры — отрывистые, вполголоса. Никола смотрит и на траву, усыпанную желтыми обрывками картона. И кажется, только теперь окончательно просыпается.

— А-а, перевязки готовишь? — произносит он. — А я вздремнул. Выходит, не миновать заварухи, а? До чего сладко вздремнул…

Димитр рассовывает по карманам готовые бинты. Остаток рубахи он предлагает Николе и Илии. Никола, сердито морщась, отказывается.

— Не хочу! — говорит он с едва заметной дрожью в голосе. — Не хочу! Убери ты эти тряпки с глаз долой. Ты что же, думаешь, первая пуля в меня угодит? Так? Ишь, парень, чего удумал.