Старопланинские легенды

Его за это не преследовали, не ненавидели. Наоборот, относились к нему с нескрываемой симпатией и уважением, даже преклонялись перед ним. И, уверенные, что он может зарабатывать, только не имеет средств для начала, открывали ему в складчину книжную лавчонку или еще какое-нибудь торговое заведение либо устраивали его куда-нибудь на казенную службу. Потершись среди людей, Рачо более или менее очеловечивался. Но ненадолго. Еще не износив новой одежды, он бросал работу и возвращался к прежнему образу жизни, беззаботный и вольный, как птица, наполняя кофейни своим гремящим красноречием и кидая в лицо вчерашним своим благодетелям бичующие слова. Это не всегда проходило безнаказанно. Но Рачо был смел, принимал даже самый неравный бой и умел выйти из него с честью, только приумножив царапины и шрамы на лице да доведя свою одежду до такого состояния, что она смахивала на какое-нибудь изорванное старое знамя.

На некоторое время благодетели отступали, мирясь с его сумасбродными выходками, как с капризами злого и неисправимого ребенка. И Рачо продолжал терроризировать всех вокруг. Устраивался, например, спектакль. Шло уже второе или третье действие, наступал самый патетический момент, когда городские учителя и учительницы лезут вон из кожи, чувствуя себя Кокленами и Сарами Бернар; вдруг дверь в зал с треском распахивается, кто-то входит и начинает громко делать замечания по поводу игры артистов или вставлять между их репликами свои. Это Рачо, пришедший на спектакль последним и пьяным. Его оставляют, не пробуют выгнать вон, боясь еще большего скандала, и спектакль продолжается тем же необыкновенным и странным порядком: актеры действуют на сцене, а Рачо один в партере выступает в роли хора древнегреческой трагедии.

Известным человеком в городе был и мясник Крыстан, хотя слава его — более сомнительного свойства. Этот огромный здоровяк с выпученными глазами и гайдуцкими усами обладал такой невероятной силой, что сам, без всякой помощи и не прибегая к каким-либо орудиям, вроде веревки, жерди и тому подобного, хватал буйвола за рога, валил его на землю, задирал ему голову и резал его, как ягненка. По меньшей мере раз или два в неделю Крыстан напивался и устраивал на улице живописные процессии. Можно было бы ожидать, что этот силач, кровожадный уже в силу своей жестокой профессии, в пьяном виде будет творить неслыханное. Ничего подобного. Он, правда, поднимал страшный шум, переходя из корчмы в корчму, в пиджаке, молодецки накинутом на одно плечо, и предшествуемый музыкантами с налепленными им на лоб серебряными левами. Но все буйство его ограничивалось битьем графинов и стаканов, да еще, случалось, ломался стул или стол, которые он, чтобы показать свою силу, подымал зубами. И если кому и приходилось туго от этих оргий загулявшего мясника, так только его жене. Вернувшись домой, он с поводом или без повода задавал ей хорошую трепку, главным образом на том основании, что она не рожает, выгонял ее вон, а сам запирался и засыпал богатырским сном на целые сутки. Крыстаница, избитая, растрепанная и заплаканная, бежала жаловаться то в общину, то к матери или же, повалившись в бурьян в саду, рвала на себе волосы и выла, как волчица.

Немало можно было бы назвать людей вроде дедушки Слави, Рачо Самсара и мясника Крыстана. Но если и эти трое, и им подобные, при всей своей занятности, вызывали жалость, осуждение или неодобрение, то среди них был такой, одно имя которого способно было вызвать улыбку на самой сумрачной физиономии, развеселить и смягчить самую мрачную душу. Это — Люцкан, единственный в городе торговец цветами.

II

Что-то весьма оригинальное, полусмешное-полусерьезное было в характере и в самой наружности Люцкана, хорошо знакомой старому и малому. Этот добродушный, кроткий человек был всегда в одном и том же настроении: в состоянии какой-то восторженной мечтательности, какого-то тихого, блаженного самоудовлетворения, для которого как будто не было никаких причин. Эта беззаботная и безобидная душа птички божьей, не жнущей, не сеющей и довольствующейся ясным солнышком да воздухом, которым она дышит, определила и его профессию. Но Люцкан продавал цветы только весной и летом. В городе не было теплиц, и зимой ему, не без печали и страдания, приходилось переменять это занятие на другое, не столь почтенное и красивое: торговать семечками, фисташками и лесными орехами. К этой работе он относился с небрежением и всякий раз терпел убыток, так как, обладая нежным сердцем, не умел оставаться глухим к просьбам молоденьких девушек, а давал им больше положенного и таким способом разорялся. Но материальные потери не могли возмутить тишины и блаженства души его, ибо Люцкан, помимо всего прочего, был поэт. Все хорошо знали знаменитое его стихотворение — поэму «Люцкан пылает ярким пламенем». Собственно, известны были лишь некоторые отдельные ее строфы, поскольку опубликование всей поэмы Люцкан откладывал до получения из одного высокого учреждения обещанной ему, по его словам, ссуды.