Старопланинские легенды

По праздникам — совсем не то. Во всем заметна перемена, которую можно наблюдать только в провинциальном городе. Все преображалось: и город, и люди. Кузнецы и слесари, вчера еще черные, вымазанные сажей, орудовавшие тяжким молотом; тележники и столяры, сновавшие, словно призраки, по пыльной мастерской, средь оглушительного лязга пил и токарных станков; сапожники, портные и шорники, не поднимавшие глаз от иглы; барышники и прасолы, метавшиеся, как угорелые, по улицам и площадям, — все эти люди, только вчера поглощенные заботами и тяжким трудом, сегодня появлялись в новой одежде, спокойные и довольные, с каким-то особенным огоньком в глазах и радостной улыбкой на лице. Город и тот выглядел совсем иначе: крестьянские телеги не гремят по каменной мостовой; товар убран; улицы пусты; бесчисленные магазины и мастерские, со спущенными шторами и запертыми дверями, молчат важно и строго, подобно своим хозяевам, облекшимся в новое платье и застегнутым на все пуговицы. Праздник виден во всем. И солнце светит ярче, и небесная синь глубже, и в громких ударах колоколов какая-то большая, чистая радость, наполняющая весь мир.

Обычай требует не только вынуть новую одежду из шкафа, но и покушать как следует, весело, не торопясь, с дорогими гостями, запивая еду добрым вином. Поэтому в течение всего утра и долго после обеда на улицах мало народу. Но как только солнце начинает клониться к западу, все сразу, как по команде, выходят наружу.

Идут гулять по шоссе, за городом. Идут, как были дома: целым семейством, со своими гостями. Маленькие и большие группы бесконечной вереницей медленно, важно движутся друг за другом. Привыкшие к будничной непринужденности, богатые торговцы и помещики, чуть не задыхаясь в крахмальных воротничках и новых костюмах, стеснительно и неловко шагают по камням шоссе. Больше величия и самоуверенности в манерах и поступи их супруг. Эти гордые дамы переобременены украшениями и дорогими материалами; по их шляпам, перьям и нарядам можно составить себе наглядное представление о моде любой эпохи. Но это обстоятельство никого из них не смущает, и, так как каждое домашнее зеркало, в качестве послушного старого слуги, умеет скрыть значительную часть истины, смешное и неприглядное замечается только у других. Каждая дама спокойна за себя и с высоты своего превосходства кидает направо и налево насмешливые, презрительные взгляды. Кроткие, смиренные, словно цыплята возле сердитой наседки, идут молоденькие девушки. Если в их туалете и есть какой-нибудь изъян, это никому не заметно, так как молодость и расцвет красоты искупают все.

Но в отношении блеска и роскоши, галантной любезности и светских манер все затмевает золотая молодежь. Подмастерья, молодые купчики, писцы, видные и мелкие чиновники — все эти юноши, живые, веселые, жизнерадостные, сбиваются в группы, словно приготовившиеся к ристаниям молодые жеребчики. Каких только расцветок, каких причудливых и смелых фасонов не встретишь среди их разнообразных уборов и костюмов: желтые туфли и большие банты галстуков, отогнутые кверху концы брюк, чтоб было видно шелковые носки, золотые цепочки — с разветвлениями в оба кармана жилетки, которая в большинстве случаев — «фантэзи», а брюки — «пепита». И ни один фехтовальщик не в состоянии так ловко вертеть рапирой, как эти молодые люди вертят тростью.

Праздник — самый доходный день для Люцкана. С утра он уже на месте. Для того чтобы выйти на шоссе, гуляющие должны пройти по большому мосту на окраине города, названному местными поэтами «Мостом вздохов». Люцкан тут как тут со своим полным цветов лотком. Молодые люди не начнут прогулки по шоссе, не остановившись предварительно перед ним и не купив себе цветок. Каков будет этот цветок — с каким символическим значением и какой фразе соответствовать, — от этого зависит очень многое. А эти проблемы может разрешить только Люцкан. И когда наконец подходящий цветок выбран и вдет в петлицу пиджака, получался условный знак, открытое изъяснение, смелый лозунг, с которым купивший решительно переходил на тот берег.