Старопланинские легенды

Не только Люцкану, но и кому бы то ни было другому из горожан трудно было бы проникнуть в лукавый, тонкий замысел, проводившийся в данном случае инженером. Наивный, простодушный и глуповатый продавец цветов мог говорить что ему угодно, не привлекая ничьего внимания к своим словам, так как все привыкли вышучивать его и подымать на смех. Но вдруг он заговорил, во всяком случае при продаже цветов, умно, интересно, так что приятно было слушать. В словах его появился и смысл, и некая элегантная, поэтичная, проникающая в сердце аллегоричность. Люцкан начал применять на практике науку о языке цветов. Успех был огромный. Даже Цветана, прежде не дослушивавшая до конца болтовню придурковатого поэта, стала задумываться над его словами. Но удивление ее длилось недолго. Скоро, очень скоро она поняла, что другой вкладывает в уста простодушного продавца эти смелые и страстные объяснения. Но в конце концов все это было так невинно, что она не хотела и не могла сердиться ни на того, ни на другого. В этом было даже что-то забавное: как в «Сирано де Бержераке», двое таких далеких друг от друга людей соединялись, сливались в одно лицо, в одного человека, который, конечно, представлял собой таинственного героя романа.

Каждый вечер, когда солнце склонялось к западу и через улицу протягивались тени тополей, Цветана садилась у окна — читать. Из-за соседнего угла выходил Люцкан без шляпы. Он оставил дома свой котелок, потому что тепло, потому что волосы его так гладко причесаны, что блестят и светятся, словно вороново крыло. Смугловатое лицо его блаженно сияет, веки, от природы полуопущенные, придают его взгляду какое-то мечтательное, рассеянное выражение. Он счастлив, как всегда, лоток его полон цветов, и свежие, только что сорванные тюльпаны, гиацинты, гвоздики блещут еще ярче на фоне его черного сюртука. Каждый вечер, продал он что-нибудь в другом месте или нет, он должен обязательно пройти здесь.

Увидев его, Цветана улыбается. Над ее белыми как снег зубами мерцает черная родинка. Что скажет нынче Люцкан или, верней, что скажет другой его устами? Люцкан останавливается под окном, здоровается, кланяется, берет целый букет розовых гиацинтов и с галантностью, в которой чувствуется не природная ловкость, а продолжительная тренировка, поклонившись, подносит его Цветане.

— Гиацинты, — произносит он нараспев. — Радость сердца!

Это — лишь обозначение гиацинта, и он тут же прибавляет самое важное — из разговора цветов:

— Я счастлив, и любовь дает мне надежду!

Разумеется, Люцкан далек от того, чтобы придавать этим словам что-либо свое, помимо того общего смысла, который они имеют в его словаре символических значений цветов. Но Цветана все прекрасно понимает. Потому что только накануне он поднес ей другой букет, со словами:

— Полевые маргаритки. Сердечная простота. Моя любовь чиста!

Цветана и на этот раз смеется, берет своей белой рукой розовые гиацинты и подносит их к лицу; темные глаза ее лучатся, губы алеют. Как она хороша со своей черной родинкой на щеке! Люцкан не сводит с нее глаз — и не только для себя: каждый оттенок ее настроения, ее внешности, ее наряда, того, что она говорит, — все это он должен хорошенько запомнить. Потому что инженер уже гуляет по шоссе, как всегда, ждет его там и, как только Люцкан появится, начнет его подробно расспрашивать.

Так бывало в будни. В городе лихорадочная работа. Улицы запружены телегами, все магазины открыты, вокруг выставленных наружу товаров толпятся крестьяне. Во все стороны спешат пешеходы, до того погруженные в свои заботы, что не успевают даже обменяться при встрече поклонами, не говоря уже о том, чтоб остановиться, и только издали перекидываются парой слов. И среди всей этой суеты, гула голосов, звона монет, громких споров, передачи товаров из рук в руки странное впечатление производит неожиданное появление Люцкана. Медленно, торжественно идет он посреди улицы с лотком, полным цветов, улыбающийся, довольный. Никто не думает покупать у него. Да он и не предлагает. Словно его дело не продавать цветы, а только носить их по улицам во славу чудного солнечного дня, молодости и любви.

III