Старость аксолотля

Я подтягиваю к себе стальную коробку, гашу прожектор. Инженер не защелкнул замок, крышка контейнера осталась приоткрытой. Заряды – круглые жестянки с вогнутым дном. Развернувшись спиной к входу в кабину, я подсвечиваю их диодами. Часовой механизм ставится вращением угловатых дисков, в прямоугольном окошке скачут цифры. Предохранитель – красный рычаг под жестяной пломбой, нужно сперва ее сорвать. Я помогаю себе острием зацепа страховочного троса.

Затем с силой отталкиваюсь по наклонной траектории, так, чтобы пролететь через свет в кабине, одновременно удаляясь в глубь пещеры, лечу, и в то короткое мгновение, когда неоновое солнце выхватывает меня из черного молока, и я смотрю сквозь разорванную переборку на побоище от предыдущего взрыва, на Инженера, который тащит к порогу угловатое устройство с длинными хвостами кабелей и, увидев меня, быстро поднимает пустую руку…

– (шум) Доктор! (шум) (шум)

…я швыряю в свет красные жестянки, одну и другую.

Мне пришлось заранее рассчитать время, так что я предпочел добавить пару секунд, вместо того чтобы самому в спешке разлететься в клочья. Я знал, что Инженер не успеет вовремя поймать и выбросить заряды. Он тоже это знает. Замерев на три секунды, он также выпрыгивает во тьму. Волна разлетающихся обломков ударяет его в спину. Кувыркаясь с безвольно раскинутыми руками и ногами, будто зеленая морская звезда, он исчезает во мраке.

Я выстреливаю из дюзы, быстро, руководствуясь чисто чутьем. Меня разворачивает, и я полностью теряю ориентацию – в каком направлении, на сколько градусов, по какой оси. Одновременно я другой рукой оперирую прожектором, в панике ища Инженера. Погиб? Выжил? Радио молчит. (То есть шумит.) Либо он его выключил, либо оно повреждено. Лишь датчик излучения трещит со смертоносной частотой. Над моими согнутыми коленями мерцают звезды; небо вращается над головой. Неужели остовы кораблей повернулись именно этой стороной к солнечной буре? Тогда я в любом случае мертв.

Но слишком свежо в памяти чувство облегчения после чудесного спасения жизни, натянуты тетивы, заведены пружины. Я буду сражаться до последней секунды. Выстреливаю из дюзы, убегая из-под открытого неба, в тень от звезд. Не хватает времени, чтобы сделать выбор, а каждый из них теперь под знаком катастрофы. Включить фонарь? А если Инженер выжил и увидит? А если не включу и снова налечу на что-то в темноте, покалечусь, разобью шлем? Но в вакууме не так-то просто увидеть не рассеянный свет. Так что это за красная светящаяся точка, что за огонек пульсирует передо мной? Нажимаю на рычаг прожектора и сразу же другой рукой включаю дюзу – стоп! Иначе я влетел бы на него с разгона, прямо в его центральный массив. Зависнув так, будто канареечно-желтая фигурка неуклюжего человека, я шарю светящейся лапой по горам и долинам Астроманта, по его лесам и лугам, городам и вулканам, сколько же в нем десятков и сотен метров, сколько тысяч тонн металла, стекла, промышленной интеллектроники, какое изобилие механических форм, механизмами же созданных! Будто в океанских глубинах или в космической бездне, искрится там время от времени серебристая звездочка, пройдет по линиям тени полоса открытых разрядов, карманные молнии закрутят жернова математики, пульсар из-под камня, квазар из-под базальта блеснет и погаснет, золотой песок вычислительных систем сложится в головокружительное созвездие, тоже едва на долю секунды, и снова мрак, снова молчаливые Гималаи машинного разума, машинного безумия. Я мог бы часами водить лучом света по скалам, расселинам, склонам и волнам переплетенной кибернетики, но не составить в уме общей картины, не обрисовать очертания чудовища. Только там посередине, в яме, в пасти, в каверне, в спиральной воронке радиационных трактов, под сталактитами магнитных помп и прессов, за сеткой медных проводов, в ресницах рыжих катушек, там пылает рубин одинокого лазера, пучок, рассеянный в какой-то густой среде, хорошо видимый из любого места перед обличьем Астроманта. Зачем он вмонтировал в себя этот лазер? А зачем вообще что-то вмонтировал? (шум) Дрожит рука, дрожит свет. Там, там, что это – диски с дорожками памяти, увеличенные в тысячу раз? Программные ленты, клубящиеся огромными тучами? Ряды оптических считывателей, читающих тьму? А тот черный поднебесный ледник (шум) – искривленная стена холодных экранов и осциллоскопов, величиной с половину офисного здания.

То пенящееся половодье внизу – горы бумажных распечаток, которые в течение многих лет неустанно извергает из себя Астромант, а потом их наверняка пожирают другие машины, вновь перерабатывая в чистую бумагу и отправляя в подключенные к лихорадочно бредящим ламповым мозгам печатающие устройства. Какие мудрости хаоса он там выписывает? (шум) (шум) Не именно ли за этим сюда пробираются те, кто падает со звезд, следуя по коридорам жертв и просьб? Не в этом ли выдающемся бреду агенты читают свои приказы, а ученые – лживые рецепты невозможных открытий? Пока Астромант считает, он невозмутим.

– (шум) (шум) (шум)