Старость аксолотля

Я сбежал, пробился помеченным светящимися маркерами Пассажира путем к «жемчужине», заперся в бронированной капсуле. Слишком поздно, было уже восемь сорок три. Восемь сорок три, но реактор не взорвался. Я с трудом добрался до кресла, покрытого гущей заполнявшего все пространство от пола до потолка космоарта. И лишь загерметизировав болид, подняв давление до атмосферного и сняв шлем, заметил скорчившегося в углу под массивной туманностью космического искусства Пассажира в его голубом скафандре. Он был без сознания. Я измерил температуру и уровень облучения, ему и себе. Он умирал, а я? Похоже, нет. Я проглотил противорадиационные таблетки и обезболивающий порошок из аптечки «жемчужины», два пакетика, а потом еще третий, поскольку боль в голове как раз нарастала до гудящего крещендо. Восемь сорок девять. На экранах – остовы кораблей, дыра, звезды, камни. Из динамиков – шумы и трески. Я вызывал всех живых на частотах Капитана и «Бегемота», но тщетно. Одурманенный и лишенный эмоций, чувствуя опасную сонливость, я вплыл глубже в объятия кресла. Восемь пятьдесят две. Почему не было взрыва? Мне не сразу удалось пробудить в себе надлежащее любопытство. Почему реактор не взорвался и не взрывается до сих пор? А если Инженер остался жив? Остался жив и вместе с Электронщиком перепрограммировал Марабу, выведя его из подчинения Капитану? У них там есть воздух, есть энергия, наверняка найдутся и запасы воды, еды. Кто знает, что есть в других кораблях и поселениях, наполовину усвоенных и переваренных слетевшим с катушек Техногатором? Им не обязательно сразу возвращаться. В крайнем случае можно съесть труп. (Я уже слегка уплывал.) Они дождутся, пока прилетит очередной поисковик, мародер, шпион. И откупятся – или украдут у него корабль. Могут также воспользоваться «жемчужинами». «Жемчужинами»! Мне придется дистанционно переправить их на «Бегемот», их нельзя здесь оставлять. Но на «Бегемоте» – что дальше? Вернусь один? Так или иначе, нужно как можно скорее лечь под диагност в лазарете. У меня лихорадка. Я прикладывал ладонь к вспотевшему лбу, и она не опускалась, тоже теплая, невесомая. Я уплывал. Боль в ребрах и голове проходила, и я чувствовал, что сейчас окончательно тут засну, впервые за столько часов наконец оказавшись в безопасности, безопасности, безопасности. В этом тесном полутемном пространстве, в бронированной жемчужной утробе, в королевском кресле, окруженном со всех сторон экранами, огоньками, кнопками, обросшим атоллом отмерших отростков Астроманта, глядя из беззаботного комфорта во тьму машинной тайны… Когда астронавт возвращается во времена колыбельных из детства, он возвращается именно в этот момент. Завернутый в неуязвимый конвертик любопытный малыш плывет сквозь космос, большой и холодный, темный и чужой. Касаюсь ладонью холодного стекла монитора… Меня пробирает дрожь. (Потому что у меня лихорадка.) Почему нет взрыва? Я пытался перебрать в голове варианты, но мысли, будто намазанные маслом, выскальзывали из размякших мозговых извилин. Как все произошло? Я, Радист, Пассажир – Инженер, Второй пилот, Электронщик – Капитан, Первый пилот, Марабу… А теперь Пассажир уже почти мертв, а остальные… В самом ли деле Капитану излучением снесло крышу? Если бы я знал, что в самом деле с ними случилось!.. Меня швыряло, будто шарик в пинболе, от случайности к случайности, от трагедии к трагедии. Но – подумай также об их судьбе! подумай с их точки зрения! – разве только меня одного? Капитана, Первого, Второго, Радиста, этого беднягу, что рядом со мной, – всех их перемололо в жерновах хаоса и паранойи. Мы влетели в скопище обломков, и с этого момента что-то изменилось – будто на нас влияла близость Астроманта, на нас или на сам ход событий, не так ли проявляется этот самый подобный лавине астромантский хаос? И только ли по отношению к нам, или к каждому, ко всем до нас, ко всем после нас?