Старость аксолотля

Потому что мир жесток, и даже милые семейные фильмы из коллекции Джейка не смогли исказить эту очевидную для Пуньо правду. Это жестокость дикого хищника из лесных дебрей, который появляется на экране на короткое мгновение, чтобы в кровожадном исступлении перебить половину экспедиции, а затем так же неожиданно исчезнуть в чаще: люди будут кричать, плакать и проклинать животное, как бы не понимая, что это просто животное. Оно стало олицетворением зла в силу мастерства режиссера. Жестоким можно быть только в обличье человека, ибо кто еще придумал название жестокости? Пуньо же не уважал никаких законов, кроме законов джунглей, и даже сейчас, заточенный в карцер своего тела, в трясущейся карете скорой помощи, несущейся сквозь ночь, сквозь стихающую грозу, даже сейчас, в полусознательном состоянии, в успокоительном разрыве между вчера и сегодня – он не назовет этих людей жестокими. Фелисита Алонсо, Девка – она то ли его враг, то ли друг, то ли мать, которой у него никогда не было, – но все это возможно, все это временами и не по-настоящему. Ненавидеть Пуньо умел превосходно, но судить просто не умел. Проститутки на площади Генерала не рассказывали вам о справедливости, потому что их бы высмеяли. Проститутки на площади Генерала рассказывали им о Боге, потому что Бог всемогущ, а это что-то значит. Бог также добрый, но это значит гораздо меньше. Только справедливость ничего не значит, это пустое слово, как взгляд Пуньо, и хотя он легко переводит его на пять других языков, в каждом из них оно звучит одинаково нелепо. Это мой нож, говорил Хуан, а это его нож, но если бы у меня был ствол, это было бы справедливо, потому что я бы выстрелил ему прямо в рыло – и дело с концом. Ха, такую справедливость Пуньо понимал. А ведь он чувствовал сожаление, чувствовал горечь, чувствовал гнев и злость; конечно, чувствовал. Если бы увидел этого двухметрового охранника, сидящего в ногах носилок и с трудом притворяющегося, будто читает, – если бы увидел этот почти символический образ, возможно, он смог бы ясно и понятно для других объяснить свою позицию: у них есть стволы. Но он не увидит. Они едут. Им пришлось притормозить, потому что на шоссе случилась авария, восемнадцатиколесная фура, набитая отправленными на скотобойню лошадьми, не удержалась на скользкой трассе и въехала в припаркованный не по правилам «бьюик». Обочина и поле за дорогой завалены телами лошадей с темной и блестящей под дождем шерстью, лошадей мертвых и еще живых. Движение перекрыто, сотрудники дорожной полиции в дождевых плащах, с фонарями и рациями в руках, бегают кругом. Проблесковые маячки стоящей в глине на обочине скорой помощи вспыхивают желтым и красным светом; к счастью, санитарные машины для перевозки трупов не имеют опознавательных знаков, поэтому их никто не останавливает, чтобы вынудить оказать помощь. Гроза стихает, не видно больше разрядов, молнии и гром ушли; и все же каждый миг гремит снаружи то один, то другой выстрел – это люди, те самые люди, как тени под дождем, бредут в грязи и крови и добивают умирающих животных. Пуньо слышит хлопки, хотя не знает, что они означают. Он догадывается. На данный момент весь мир для него – одна догадка. Пуньо всегда жил среди тайн.

Тайна

Он был похож на пылающего ангела. Ты увидел его из окна туалета, как он бежит через парк, к внутренней стене и спрятанной за ней запретной зоне. Он бежит, и от сияния, исходящего от его белоснежных крыльев, в ночных зарослях высоких деревьев возникают быстро проплывающие глубокие тени.

Это был всего лишь твой первый месяц в Школе, ты все еще считал ее какой-то современной продвинутой колонией. Тебя разбудил среди ночи плач Рика; ты обматерил его и пошел отлить. А там под окном туалета шла охота на пылающего ангела.

Но ты внезапно понял, что это никакой не ангел. Он был намного ниже мужчин в форме, которые преследовали его; он был ребенком. Ты прижался лицом к зарешеченному снаружи ледяному стеклу. Ведь он не мог быть тоже ребенком. Он двигал своими крыльями, и светился, и бежал как-то не по-детски, не по-человечески. Мелькнул один и второй раз бледный овал лица. Это было не лицо. Что-то сжалось у тебя в животе. Не страх, что-то более тонкое, что намного труднее описать.

А тот все еще пытался убежать, хотя они уже окружили его, отрезали от темных зарослей парка и внутренней пограничной стены. Вдруг он вскрикнул – ты услышал этот крик сквозь плотно закрытое окно, сквозь толстые каменные стены: высокий, отчаянный, птичий вопль, жестоко дребезжащий на восходящей ноте. Он замолчал внезапно и неожиданно – тогда ты этого не понял, ты понял много позже: крик преследуемого перешел в ультразвук, и именно поэтому яростно заскулили гончие на псарне. Возможно, это был не ангел, но, конечно, это был не человек.