Старовский раскоп

У простецов страшно. Дико. Ощущение прокатившегося по деревне шторма. Деревня застыла, закаменела, умерла. Закрылась единственная лавка, вместо нее теперь "Сельсовет". Народ смурной, молчаливый, придавленный. Половина прежних лиц исчезла, зато появились лица новые. На все вопросы ответ один: "это к председателю". Председатель обитает в "сельсовете". Слово нелепое и уродливое. Ингмар изумился, до чего можно довести люд — так перекорежить, — и не пошёл к председателю. Сам видел — нищета. Взять нечего. Просить помощи бессмысленно. Надо в городе. Только навряд в городе лучше.

— Сынок, — от тихого оклика Ингмар вздрогнул. — Сынок, это не ты ли с батькой ложки ко мне возил?

Обернулся. И точно, прежний владелец лавки. Сильно постарел, на щеке — от глаза к губе — протянулся шрам. Как же его по имени-то, лавочника? Замер, теребя бахромку прорехи на рубахе.

— Ну я.

— Чего-то давно не появляетесь. Ни ты, ни батька.

— Помер батька.

— А. Горе, — равнодушно мигнул лавочник. — У нас полдеревни в таком горе. А ваши-то где? Неужто в тайге схоронились?

Ингмар промолчал.

— Ну и правильно. Это вы хорошо сообразили. Переждать-то. Это вы молодцы. А мы тут сидим, дурачье старое.

Ингмар ждал.

— Только ты вот что — к председателю не ходи и ложки больше не вози, а не то скоро от вашего схрона толк весь выйдет. И в город не ходи. Там еще гаже.

— Спасибо.

— Матери поклон.

Деревня давила мертвыми запахами. Она ведь и точно умерла — теперь смердела, сгнивая. И запах ширится, и скоро затопит всё — до самого леса. А лес обложен Волками.

* * *

— Сколько еще мы здесь протянем? Десять лет? Двадцать? Будем голодовать и помирать. Нас будут давить и жать. Сожмут и вытравят.

— Если бы у меня был Источник…

— Та земля теперь Волчья. Ежели в другом…

— Эта земля моя! Слышишь, ты, поднизок! Моя земля была! есть! и будет!

А ведь не убьет она меня. Ведь не убьет. Но сделает так, что сам захочу удавиться.

— Я не могу сейчас туда идти. Нужно переждать. Нельзя ли пока на каком другом месте? Новое святилище срубить?

— Трус! Вонючий пёс! Вражина!

Умрет Ульв. Мама-Наталька умрет. И тогда мне нечего будет терять. Пока они живы, есть, что, а так — нету.

— Я глава. Я не могу пока оставить Клан. Я открою источник, но позже, — твердо ответил Ингмар. Подумал и добавил. — Весь Клан — мои дети. Я не могу их сейчас бросить.

Богиня молчала. Иногда она походила на обычную бабу — бранилась, ревновала, требовала мужского естества Ингмара. Но всё равно всегда оставалась богиней. Если бы она только пожелала, Ингмар умер бы на месте. Или умер бы кто-то другой. И до самой смерти Ингмар будет жить с оглядкой на Богиню. Пока есть Саат, свободы в клане не будет. Но когда не станет клана, богини тоже не станет! Подумал — и испугался. Это же… святотатство. Но, может быть, в городе тоже нет богини… Если бы уйти в город… И жить в этой смердящей мертвечине?

Опасливо глянул на Саат — иногда она улавливала его мысли. Но нет, слишком занята обдумыванием

— Я подожду, охотник. Клан — и мои дети тоже…

* * *

… Но Ульв заболел. Он хныкал всю ночь и до самого утра мать не смыкала глаз. Ингмар не спал тоже, не мог заснуть. К утру сын задремал, но потом проснулся и снова захныкал. Ингмар ушёл работать на поле. Жар не прошёл и к ночи. Загорелась занавеска за печью. Непостижимым образом. Гарью провоняла вся хата, но мать побоялась вынести ребенка на сквозняк. Обычный летний жар, говорила мать. Перегрелся на солнце, вот и прихворнул. Скоро пройдет. Через день или два. Не прошло. Женщины несли кто что мог — гусиный жир, медовый настой, хину, сбереженную с какого-то года — не помогало. Знахарка Лара шептала тайные слова и развешивала обереги.

— Я открою тебе источник. Я же обещал! Я же не отказывался! За что сына-то?!

— Это не я… — чуть удивленно прошелестело в комнате. Сама богиня не показывалась.

— В городе есть доктор, — сказала мать.

— До города ехать два дня. Ночевать в лесу. Доктору платить надо. И за еду, и за ночлег еще…

Валялся забытый без дела камешек Верхних. Не то чтобы Ингмар сильно на него рассчитывал. Но… целый день Ингмар ходил, лихорадочно теребя его, грея. Вечером, возвратившись с огорода, попробовал. Сделал, как нужно — потер, где надо, прошептал тайные слова… И снова потер и пошептал. И так много раз — сбился со счету. Ну, богиня, если у меня и сына не станет… Эй. Ну кто-нибудь! Когда вам от меня нужно, я ведь иду! Иду и подыхаю! Нет же…

Мальчик не плакал, а лежал молча, в полузабытьи, изредка постанывая.

Ну, жертву, может, принести нужно?! Саат меня не приняла, может, вы не побрезгуете? Или вам другого чего нужно? Что вам может быть от меня нужно?! Вообще хоть что-то…

Среди ночи камешек раскалился до белого сияния и выдрал Игмара из зыбкого полусна. Спросонья Ингмар перепугался и подскочил, роняя камень, но опомнился. За занавеской мать вполголоса спросила:

— Что там?

— Ничего. Привиделось.

Но нет, не привиделось — камешек светился ровно. Он не разбился и не думал гаснуть. Ингмар положил его на стол, сел, уперши подбородок в кулак, и принялся ждать. За окном медленно текла ночь. Сам не заметив, заснул.