Старовский раскоп

Только на следующее утро Ингмара осенило: "они" — это же Верхние! То появляются, то исчезают, мало интересуясь делами земными. Их нет, когда они нужны, зато, как черти из табакерки, они выскакивают в самый неподходящий момент.

Богиня проплакала то ли от горя, что не может защитить свой Клан, то ли от позора, а под утро, не вынеся женских слез, Ингмар пообещал, что постарается открыть своей богине Источник…

И зажили дальше — мелко, привычно, изредка взбудоражась какой-нибудь безделицей. То мальчишки увидят русалку. Ингмар, кстати, и сам их, бывало, видал на реке в детстве, а потом перестал. Красивые такие, крепкие, ладные девахи, там и здесь облепленные рыбьей чешуей и тиной. То бабенкам почудятся в кустах волки. Тогда молодняк собирается, берет какие ножи и до вечера шерстит лес — этим лишь бы не работать. То луна взойдет красная, как морковь, и всю ночь бесится и петушится молодёжь.

А то Ингмар еще во дворе почуял запах дыма и помчался сломя голову в дом. В сенях дым стоял плотный, хоть топор вешай, а в доме надрывался Ульв. Горели перины и подушки, за дымным пологом Ингмар не сразу отыскал сына, схватил в охапку и вывалился во двор. Глаза застили слезы, в носу свербело. Сорвано проорав "пожар!", снова побежал в хату.

Пожар затушили споро, да инее шибкий-то он и был, тот пожар — сгорела одна только постель. Видать, выскочила искра из-за печной заслонки. Настёна, девчонка, приставленная приглядывать за дитём, ускакала куда-то и не углядела. Только Ингмар-то знал, что с утра печь стояла нетопленая. Ребенок, вот удача, обошёлся испугом. Впрочем. Быстро забытым. В суматохе незамеченное, дитё добралось до сундука, в него забралось, поигралось с идолом Саат и заснуло, зарывшись в тряпки. Ульва искали, сбившись с ног и Ингмар уже почти уверился, что сын свалился в колодец. Нашли. В тот день Ингмар едва не поседел.

* * *

— У меня сегодня сын едва не погиб.

— Но не погиб и не погибнет, пока я тобой довольна. Открой мне Источник.

— Жаль, что у тебя никогда не было сыновей.

— Весь клан — мои дети. И мне нужен источник.

— Я ни о чем думать больше не могу, сон потерял!

— Уж не дороже ли твоей богини тебе сын?

— Нет… нет! — торопливое.

Мягкие замирающие в сумерках шаги, покачивающиеся ветки шиповника. Богиня ревнива, как плохая жена.

* * *

Огонь словно бы преследовал Ульва повсюду.

Ингмар выпрягал из плуга лошадку — бежит соседка Ульяна:

— Глава, там твой чуть в огонь не свалился!

Загорелся ни с того, ни с сего стог сена.

Ингмар резал ложку — бежит Настёна с ревом:

— Ульв ожёгся! Недоглядела я, дядя Ингмар!

Какой слабоумный разводил огонь на дворе?! Никто не разводил?! Тогда откуда огонь?!

Каждый вечер, разбирая отцовские книги рассеянно глядя на мать, тетешкающую внука, Ингмар думал, всё-таки поседеет и станет стариком окончательно, не только в своих ощущениях. Фенечка всё вспоминалась и вспоминалась, и, мертвая, занимала в мыслях больше места, чем при жизни. Она была как складной тройной образок: тонкая пластинка, а раздвинет бока — целый рисованый мир.

Фенечка повадилась в сны. В них жена виделась очень, просто нечеловечески красивой. Стояла посреди избы, прижимая к себе Ульва. Иногда плакала прозрачными, ключевыми слезами, иногда просто смотрела — без улыбки. Ты пришла за Ульвом? Или за мной? — силился спросить Ингмар. Уходила. Ингмар с горечью думал, что все ночи его теперь заняты женщинами, но полати были и будут теперь пустыми и холодными. И очень, очень много думал теперь про Волков. Зверь опять начал пропадать из лесов, и теперь Клан окружен проклятыми серыми. Ингмар начал подозревать — впереди новый голод. Богиня начинала намекать на необходимость новой жертвы, но Ингмар делал пока вид, что не понимает. Снова и снова пускались мысли Ингмара по кругу: Ульв — Фенечка — Богиня — Волки — голод. Наверно, нужно было опять идти к простецам.

* * *

Луна звенит. Небо черное. Звезды — ледяная крошка. Запахи мешаются: мёд, пряная трава, тугой зеленый привкус свежих ростков, кислый след хоря, песий дух ежа, тонкие разводы яблонь. В стрекочущем полумраке леса женщина бродит, потерянно глядя внутрь себя, потом ведет мужчину к реке и там на берегу сидит. Швыряет в воду камешки. Сыплет на подол песок. Гладит и чешет за ухом крупную черную кошку. Тонкие пальцы перебираются по загривку то бережно, перекладывая шерстинку к шерстинке, то нервно, неаккуратно. Так проходит ночь. Ближе к утру над рекой разбухает туман — прет из воды как тесто из кадки. Съедает цвета, крики чаек, случайные шорохи, последние уханья сов и первые клекоты коршунов. Ложится на плечи, влажным языком облизывает щеки, на траву сажает росяные шарики. Тогда женщина прекращает свое занятие, нетерпеливо, капризно говорит что-то коту. Туман не редеет, поэтому не разобрать, в какой момент на траве кот, а в какой — уже мужчина. Мужчина робко тянется к женщине. Туман загустевает в сметану.

* * *