Г о л и ц ы н. А университетский курс должен называться «История империи Государства Российского». Это ведь не одно и то же.
Л и с и ц ы н. Вы правы. «История русского народа» будет точнее.
Г о л и ц ы н. Понятно. Как вы относитесь к Чернышевскому? Вас не удивляет этот вопрос?
Л и с и ц ы н. Нет. Отношусь так, как можно относиться к любимому учителю.
Г о л и ц ы н. Вы считаете Чернышевского своим учителем?
Л и с и ц ы н. Он был моим учителем в Саратовской гимназии, преподавал нам русскую словесность.
Г о л и ц ы н. Значит, сейчас вы уже не считаете его своим учителем?
Л и с и ц ы н. Конечно, считаю. Это уже на всю жизнь!
Г о л и ц ы н. Вы с ним не переписываетесь случайно?
Л и с и ц ы н. Нет. Я хотел ему писать, но… это сложно объяснить.
Г о л и ц ы н. Попробуйте. Я постараюсь понять.
Л и с и ц ы н. Жалко тратить его время на переписку со мной. Такой человек должен писать не для одного, а для тысяч.
Г о л и ц ы н. Понятно. «Современник» читаете?
Л и с и ц ы н. Читаю.
Г о л и ц ы н. А подпольную литературу не приходилось читать?
Л и с и ц ы н. Какая тут подпольная литература? Казань!
Г о л и ц ы н. Вот здесь, в Казани, обнаружено такое сочинение.
Л и с и ц ы н. У нас в Казани — прокламация?
Г о л и ц ы н. Вас, видимо, обижает то, что не вы прочитали ее первым?
Л и с и ц ы н. Я вижу ее впервые.
Г о л и ц ы н. Мне нравится ваша манера отвечать. В молодости я тоже был дерзок. Будьте откровенны, и я обещаю смягчить вашу участь.
Л и с и ц ы н. Даю вам слово, я вижу эту прокламацию впервые. Но я с ней целиком согласен.
Г о л и ц ы н. Какая наглость!
Л и с и ц ы н. У нас с вами официальный разговор. Я протестую против того, что вы называете чистосердечный ответ наглостью. Если вы будете разговаривать в таком духе, я вообще перестану отвечать.
Г о л и ц ы н. Значит, вы разделяете эти убеждения?
Л и с и ц ы н. Конечно!
Г о л и ц ы н. А вы понимаете, что вам грозит за ваши преступные убеждения?
Л и с и ц ы н. А разве можно судить за убеждения? Судят не за мысли, а за поступки.
Г о л и ц ы н. И это у вас твердые убеждения?
Л и с и ц ы н. Они могут измениться. Это будет зависеть уже не от меня, а от правительства, если оно сумеет отказаться от своей губительной политики.
Г о л и ц ы н. Я доложу правительству. Надеюсь, оно пойдет вам навстречу. У меня к вам еще один вопрос — вы один такой размышляющий, или у вас есть единомышленники?
Л и с и ц ы н. Конечно, есть единомышленники.
Г о л и ц ы н
Л и с и ц ы н
Г о л и ц ы н. Увести!
К о р я г и н. Этого тоже в Сибирь?
Г о л и ц ы н. Нет, этого я возьму в Петербург. А вы что сияете?
К о р я г и н. Получил телеграмму от государя!
1862 год. Петербург.
Кабинет Н. Г. Чернышевского. Ч е р н ы ш е в с к и й разбирает бумаги. Входит Г л а ш а.
Г л а ш а. Типографщик.
С т р у г о в. Здравствуйте, Николай Гаврилович!
Ч е р н ы ш е в с к и й. Готова корректура?
С т р у г о в. Готова.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Глаша! Вы можете идти.
С т р у г о в. Зашел в редакцию — тихо, как на кладбище. Надолго закрыли наш «Современник»?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Кто знает?
С т р у г о в
Вы скоро уезжаете?
Ч е р н ы ш е в с к и й. Сдам квартиру и уеду! Ольга Сократовна каждый день пишет — скучает!
С т р у г о в. Беспокоится! Уезжайте поскорее! От Михаила Илларионовича никаких вестей нет?
Ч е р н ы ш е в с к и й
Г л а ш а. К вам Николай Иванович Костомаров.
Ч е р н ы ш е в с к и й. Мы еще повидаемся до отъезда, Иван Михайлович!