Надо отдать справедливость самой К. В.: при всемъ ужасномъ, каторжномъ, можно сказать, многописаніи своемъ, она сберегла и слогъ, и технику сочинительства – въ гораздо большей мр, чмъ большинство ея товарокъ по ремеслу. Недостатками ея работъ были вялый, шаблонный объективизмъ, отсутствіе нерва, личной возбудимости темою, что накладывало на ея статьи оттнокъ тусклости и трафаретной прямолинейности. Не было новизны, свжести чувства, искренней находчивости, красокъ, изобртательности, образности. Читаешь ее; бывало: выражаетъ она радость, скорбь, негодованіе, – и все, какъ будто, не сама она это радуется, негодуетъ, но только справясь въ кодекс литературныхъ приличій, повторяетъ оттуда наизусть исконную формулу радости, скорби, негодованія, въ данномъ случа принятую и давностью освященную. Беллетристка въ К. В. пропала несомннно очень хорошая. Даже при проклятыхъ условіяхъ made in Grermany, ея романы, написанные красиво, осмысленно, безъ вычуръ декадентства, въ мягкихъ акварельныхъ тонахъ, читались среднею публикою не только съ занимательностью, но и съ пользою. Въ нихъ дрожали, хотя и слабымъ, но постояннымъ отраженіемъ, свтлые лучи шестидесятыхъ и семидесятыхъ годовъ, – перо Назарьевой не осквернилось проповдью эгоистическаго «сверхчеловчества», сословной и расовой ненависти, сочувствіемъ мракобсію и грубой сил. Это была труженица скромная, но честная, гуманная. Миръ ея праху!.. Вчный покой ея бднымъ, усталымъ надъ бумагою глазамъ! Вчный покой этому грустному и боязливому взору работницы неудачницы, которой вся жизнь была сплошною борьбою за существованіе, которая всю жизнь, изнемогая, катила въ гору Сизифовъ камень, и наконецъ онъ все-таки сбросилъ бднягу подъ гору въ раннюю могилу, раздавилъ ее и накрылъ, какъ грозно-насмшливый памятникъ въ честь скорбей и печалей, переживаемыхъ русскимъ женскимъ трудомъ.