Старый альбом

Гипнотическая власть певца заключалась и в необыкновенном по тембру голосе, и в самом стиле исполнения, сохранившем верность старой песенной культуре.

Он взял себе администратором Михаила Васильевича Басманова-Волынского, старого аристократа, работавшего еще с Вяльцевой. В конце 1930-х для записи романса «Жалобно стонет ветер осенний» разыскал гитариста, который аккомпанировал еще его двоюродной бабушку Варе Паниной, попросил записаться с ним в паре на пластинку. Старик, обнаружив, что в студии нет большой акустической трубы времен его молодости, расстроился и записываться на современной аппаратуре отказался. Еле уговорили…

В годы Великой Отечественной войны много пластинок переплавляли для нужд фронта. На пластинках с записями Вадима Козина стояли штампы: «Переплавке не подлежит».

А сам артист выступал с концертами в частях действующей армии. Он пел, читал свои стихи. По распоряжению наркома путей сообщения ему для поездок выделяют специальный вагон. Козин выступает в блокированном Ленинграде, в осажденном Севастополе, перед моряками Мурманска. Во время одной из поездок на передовой произошла встреча с маршалом Баграмяном. Маршал и вручал позже Козину награду — орден Красной звезды.

В декабре 1943-го года во время знаменитой Тегеранской конференции у премьер-министра Великобритании был день рождения. По этому случаю пригласили на концерт лучших певцов мира, отбирать их помогал сын Черчилля. В концерте для участников конференции союзных держав пели тогда Морис Шевалье, Марлен Дитрих, Иза Кремер. Из советских артистов там был Вадим Козин — его на одни сутки под конвоем доставили специальным самолетом из Москвы.

Рассказывают, что Иза Кремер — известная в то время певица — за кулисами успела шепнуть Козину: «Другого такого случая у вас не будет. Подойдите к Черчиллю, хотя бы к сыну, попроситесь на Запад. У вас будет все — и свобода, и деньги. И весь мир — ваш». А он вышел на сцену перед высокопоставленными особами, направился к роялю и, перед тем как петь, поставил на крышку рояля маленькую игрушку — резиновую серую кошку. Это был его сценический талисман, с которым Козин не расставался всю жизнь. А после концерта, конечно же, вернулся назад в Москву…

На протяжении жизни Вадим Козин вел дневник. Его скрупулезные, почти ежедневные записи — это не только интимные тайны страдающей души. Это еще и поразительная по своей нелицеприятной правде хроника эпохи в интерпретации одного из грандов советской эстрады, который был знаком с Вертинским и Руслановой, Есениным и Маяковским, Сталиным и Берией, Черчиллем и Рузвельтом. Дневник был изъят у Вадима Козина «компетентными» органами во время ареста и возвращен артисту лишь в начале 1990-х — незадолго до смерти певца.

После пика своей славы он оказался колымским узником, а песни его почти на полвека исчезают из радиоэфира. По одной из наиболее распространенных версий, трагедия артиста заключалась в его нетрадиционной сексуальной ориентации. Первый срок за мужеложство — 8 лет — Козин получил в 1945-ом. Освобожден досрочно в 1950-ом за примерное поведение и хорошую работу. Через девять лет — в 1959-ом — новый срок и опять по той же статье.

По другой версии, первый срок он получил за то, что отказался петь песни во славу Сталина. Второй срок был спровоцирован НКВД. Во всяком случае, в справке, выданной Вадиму Козину управлением лагерей, в графе «по какой статье осужден» был поставлен прочерк…

Так звезда довоенной российской эстрады попадает в Магадан.

Биографы певца отмечают, что срок Вадим Козин отбывал легко, к тяжёлым физическим работам не привлекался, работал в Магаданском музыкально-драматическом театре наряду с другими известными артистами-заключёнными Колымалага. Козин руководил лагерной художественной самодеятельностью, вечерами коротал время в областной библиотеке, печатал на машинке списки книг, составлял карточки, работал с каталогами. Лагерное начальство ценило известного и любимого певца. Он имел право ходить днем без конвоя в пределах города Магадана, одевался не в лагерное и иногда солнечными летними деньками запросто сиживал в скверике напротив барака.

Уже после первого освобождения он остался в Магадане. Он не знал, как его встретят в Москве после долгих лет отсутствия, а к Магадану привык. И здесь его легальное забытье плавно перешло в нелегальное полузабытье, как бы полу-запрет.