Старый колодец. Книга воспоминаний

 Нам с тобой досталось не лучшее место и время для встречи. Я мог оказаться твоим учеником в Ликее или Пестрой Стое, в Библиотеке или в Явне, в Сорбонне или Болонье, на худой конец — в Гейдельберге или Гарварде. Было бы здорово! Но я мог не стать твоим учеником вовсе, мог просвистеть мимо тебя во времени и пространстве. За тысячи миль и тысячи лет. Поэтому хорошо, что так. Как славно было с тобой дружить — здесь и сейчас! Спасибо судьбе.

 2006

Триптих стриптизов

 Кажется, еще весной, да, наверное весной, мне сообщили из Союза художников, что я включен в состав делегации, которая отправится в Варшаву по важному делу: там состоится Совместный Секретариат братских Союзов художников — советского и польского.

 Миновало не так много времени — всего четверть века, но мало осталось понимающих, что скрывается за этими словами и какова могла быть цель такой странной акции. Я надеюсь, что дальнейшее изложение отчасти осветит церемониальный смысл Совместного Секретариата, а оставшееся непонятым останется таковым уже навсегда.

 Но каким образом повествователь оказался участником столь высокого и, можно сказать, эзотерического действа?

 Что было, то было: я был членом правления Союза советских художников. Но чего не было, того не было: я никогда не бывал секретарем ССХ. Лучшим доказательством может быть тот факт, что я никогда, ни разу, не был обслужен в секретарской комнате ресторана Союза художников, — там, в цокольном этаже чудесного особняка на Гоголевском бульваре. Ресторан был устроен так, что большую часть его пространства занимала зала для простых советских художников, а в глубине находилась особая зала поменьше, секретарская. Им было положено.

 Секретари скромно, достойно и озабоченно проходили туда, нередко в сопровождении референтов (работа не прерывалась ни на минуту), по дороге запросто здороваясь с талантливыми едоками, иногда даже за ручку. После этого в общей зале приходилось ждать второго блюда дольше, так как официантки отвлекались. Ну что ж, и там случалось немало интересного, многое было услышано, много сказано — и дельного, и пустого.

 В последний раз я заходил в этот дом, когда все было кончено.

 Я приезжал в Москву за отъездными бумагами, всё в спешке, на часок удалось встретиться с Юрием Молоком, коллегой и другом с университетских времен.

 Юрий было его взрослое имя, в университете мы звали его Юликом, Юлькой. Он был на редкость одарен, прекрасно писал, проникновенно видел и находил свой, неожиданный угол зрения на вещи. Одна его статья вызвала скандал: там была приведена цитата из Троцкого, разумеется — незакавыченная. Так, шалость. Ежегодник «Советское искусствознание» вышел из печати и был разослан в магазины, когда какой‑то внимательный читатель заметил жуткую строку. Тираж отозвали из магазинов и пустили под нож; они думали, что и следа не осталось, — и ошибались, у меня на полке стоит экземпляр, спасенный автором и подаренный мне в знак дружбы. Кого теперь этим удивишь, когда можно цитировать что угодно? Какой библиофил будущих веков сумеет оценить уникальность этой книжки в желтой бумажной обложке? Кто отыщет погребенную там без ссылки фразу зарубленного революционера?

 Мы с Юликом виделись редко, мне далеко не всегда удавалось выделить время в плотном московском расписании, чтобы заехать к нему на шоссе Энтузиастов. Но редкие встречи были насыщенными — без болтовни; Молок, прикуривая от одной сигареты следующую, рассказывал об идеях своих будущих работ, показывал редкие издания, советовался…

 В тот день мы прогулялись, беседуя, от Арбатской площади, вниз, до заклятого места, где уже поднялась грузная масса якобы храма Христа Спасителя, поглядели на нее с профессиональным раздражением. Я было вспомнил слова одного из величайших русских художников, современника строительства настоящего тоновского храма: «Строят какой‑то колоссальный шкап, в котором ни на йоту нет ничего православного…». Но это все мимоходом; прогулка была грустная, и завершили мы ее символически — зашли в особняк бывшего Союза художников, где уже ничего не оставалось от его творчески — бюрократического прошлого: какие‑то фирмы, конторы, банки и другие споры родимого капитализма были посеяны в его кабинетах, залах, проходах и закоулках. Но ресторан оставался на месте. Мы выпили по ритуальной рюмке водки — и простились. Как оказалось — насовсем, Юлика больше нет…