Старый рыцарь

На самом деле Фолкмар не хотел в кусты. Несмотря на возраст, его мочевой пузырь, к счастью, никогда не подводил. У него болели кости, мучали раны, да и кишки были совсем не те, но он все еще мог носить доспех. Старик подозревал, что это все волшебные мази Ницеля, рецепт которых он выудил у заклинателя змей. После них тело становилось крепче, и, как ни странно, его пузырь тоже. Фолкмар даже не знал, что будет делать, когда они закончатся.

Луна как всегда стояла низко, норовя задавить любителей поглазеть на небо. Дальше он не пошел — у ног разверзся обрыв, зиявший чернотой. Встав посреди густых темных листьев, он прислушался к вечернему пению сверчков. Фолкмар хотел побыть один. Видимо, этому не суждено было сбыться. Позади послышался треск сухих веток.

— Прошу прощения, сир Фолкмар, не думал, что здесь кто-то есть, — извинился ставший человечным оторн, — Я тут по делам мирским. Наверно, мне нужно найти другое место.

А ведь он был почти трезв. Фолкмару было его в какой-то степени жаль. И того оторна, что он встречал ранее, тоже совсем не брало вино.

«Белое пламя попаляет весь хмель», — грустно пояснил он, когда ему перестали наливать.

«Нечего переводить добро попусту», — пожадничал тогда Кальвин, его друг, ведь в хмеле и заключался весь смысл.

— Ничего, я уже собирался, — ответил Фолкмар, желая уйти.

Оживившийся оторн нетерпеливо подошел к обрыву, поспешно задрав мешковатую мантию. Уходя, Фолкмар услышал звуки облегчения.

— Скажите, оторн Каллахан, — внезапно остановился Фолкмар, — Вы странствуете затем, чтобы читать проповеди, но я ни разу не слышал от вас ничего такого.

— Не совсем подходящее время для разговоров, господин Фолкмар.

— Простите, — извинился рыцарь, но все же не ушел, — Я подожду.

— Фолкмар Упрямый. Я думал, вам больше подойдет Высокий, но теперь вижу, что вы оправданно носите свое прозвище.

Казалось, из него вылилась целая бочка, ведь рыцарь так и не ушел, и слышал все. В тот вечер оторн перевел много добра, так и не захмелев как следует.

— Люди не большие охотники слушать проповеди. Что вы хотели узнать?

— Как угодить богам, если перепробовал уже все, что мог.

Освободившись, оторн не растерял своего душевного расположения. Видно, на то и была такая полная луна на небе. Освободившись от облачных пут, ее свет теперь заливал все, сделав серебряными и густые листья вокруг, и ржавый вороненый доспех. Даже глянцевая лысина клирика была похожа на идеальную морскую жемчужину, отражающую густой свет бархатным перламутром. Только обрыв зиял черной пастью, и неизвестно было что там, на дне.

— Ведите честную жизнь, кому-нибудь все равно угодите. Я не читаю проповеди, потому что люди не готовы слышать правду. Но бывает так, что они готовы видеть дела.

— По правде говоря, вы никому не нравитесь, — откровенно признался Фолкмар, без хмеля, ударившего в его голову, он так, быть может, и не смог, — Бенти боялся вас самого начала, сир Ланноэль был недоволен, что вы сожгли Иммеса как воина, Маркус питает к вам неприязнь потому, что вы не разрешили свершить суд, вдова и ее дочка, Мила, невзлюбили вас за то же самое. А вот пленники за то, что взяли их и теперь везете на турнир, где им отрубят голову. Может, до того еще и протащат лошадьми по полю с голой задницей. Быстрая смерть была бы добротней, чем ожидание. Наверное, в пекле вас не любят еще и убитые разбойники, да ведь у них сейчас не спросишь. Только мой Дуг вроде бы рад вам, вот только он совсем еще мальчишка. Мало что понимает.

— Я не должен нравиться людям. Я воин, а задача воина защищать Отверженного.

— Причем тут Отверженный?

— Отверженный — это мудрость, а где мудрость, там истина. Я защищаю истину, нравится это людям или нет.

— Какой же это бог, если он не может защитить сам себя?

— К чему вы решили, что не может? Нет ничего сильнее ни на земле, ни на небе, чем истина. Но во всем должен быть порядок. Воину — воиново. Некоторые вещи сокрыты от людских глаз.

— Что-то не видел я эту силу, о которой вы говорите, но зато видел другую. Вот она страшна. Так страшна, что леденеет душа. Она приходит иногда ко мне во снах, и наяву тоже.

— Все познается в сравнении, — голос оторна снова стал строже. Фолкмар догадался, что белое пламя испепеляет последние остатки добра в его крови, — Настанут времена, когда люди будут платить монеты за то, чтобы испытать ужас. Дикая радость души. Повозки будут летать по небу, стальные драконы достигнут звезд на небесах в поисках богов. Когда порвется ткань бытия, меня призовет туда Воин, и я не посмею отказать ему, — оторн замолчал, о чем-то задумавшись, а потом взглянул на лунный профиль Фолкмара. Его и без того седая борода казалась посеребрённой: — Я ведь и вам не нравлюсь, так, господин Фолкмар?

— Вы благословили того, кого из седла выбил пеший, а моего Дуга не захотели. А ведь он дельный мальчишка.

«Да, он еще и вор, но ведь и воровал он хорошо, стремительно и ловко, как ласка. И головой не дурак».

— Благословление — всего лишь надежда, а не обязанность. Это уже дело Маркуса, как он будет обращаться с его надеждой.