Старый шут закон

— Как правильно отметил мой ученый коллега, суть нашего дела заключается в том, собралась ли толпа с заранее обдуманным намерением, вероятным результатом которого и должны были явиться трагические события. Помощник главного прокурора пытался убедить вашу честь, что толпа вступила в сговор с целью освободить арестованного, убив охранявших его полицейских. Но мыслимо ли это? Правдоподобно ли? Я уж не спрашиваю — вероятно ли?

Если бы толпа задалась целью освободить Арсе, то, скорее всего, она пришла бы к тюрьме, куда его посадили. Но как раз там никто и не появлялся. Еще задолго до начала слушания рабочие собрались и терпеливо ждали у здания суда. Одно это неопровержимо доказывает их мирные намерения — просто попасть на открытое разбирательство, назначенное на то утро. Если бы они хотели убить или запугать шерифа и его помощников, почему же они ничего не предприняли, пока арестованного вели в суд, хотя путь из тюрьмы не близкий? Возможностей для этого было сколько угодно, тем более что полицейские выбрали не короткий маршрут через переулок, а повели заключенных по Девятой улице к площади, а потом прямо через толпу к главному входу. Более удобный случай для нападения и придумать трудно. Но никто не тронул ни заключенного, ни полицейских, никто не вытаскивал пистолетов, не размахивал молотками или хотя бы прутиками. Только после того, как заключенного ввели в зал суда, люди попытались пройти следом, но дорогу им преградила вооруженная полиция.

Так неужели, ваша честь, нужно доказывать их истинные намерения? Ведь ясно как божий день, что им хотелось лишь присутствовать на суде. К тому же они соблюдали порядок, вели себя мирно. Когда их законные требования не были удовлетворены, они все-таки сохранили спокойствие. Можно было ожидать, что, возмущенная произволом властей, толпа попробует ворваться в здание, но нет, ни один не поддался на провокацию, ни один не ответил оскорблением на оскорбление. Никто не бросил даже камня. Рабочие только кричали: «Впустите нас!» — но ведь это их право. Они лишь стучали в закрытую дверь. Лишь пытались заглянуть в окно. Надо отдать должное их выдержке!

Фрэнк охрип и откашлялся. У Миньон от жалости заломило в груди. «Doucement»[162], — прошептала она, увидев, что он снова приложил к губам платок.

— Что же, позвольте теперь спросить, вызвало беспорядки? В ответе на этот вопрос, ваша честь, и заключается суть нашего дела. Из показаний судьи Эверслива известно, что слушание не состоялось. Его перенесли, чтобы подсудимый Арсе смог найти себе защитника. Но освободили ли Арсе с этой целью? Нет, не освободили! Может быть, отпустили под залог или поручительство? Тоже нет. Его просто приказали отвести обратно в тюрьму. Разве это не странно? Как же он мог из тюремной камеры найти защитника, когда я, находясь на свободе, не отыскал в городе ни единого адвоката, готового помогать рабочим?

Qui ca y est, все идет хорошо, дорогой. Продолжай в том же духе, только не отклоняйся в сторону и береги силы!

— Более того, ваша честь, рабочих даже не поставили в известность о происходящем. Вышел ли судья Эверслив на крыльцо, чтобы объявить: «Разбор дела отложен до тех пор, пока заключенный не найдет защитника»? Ничего подобного! А полицейские? Они напускали на себя таинственный вид, будто у них был какой-то скрытый умысел. Они мешали рабочим увидеть, что происходит. Намеренно возбуждали самые худшие страхи и подозрения.

Но если даже люди на улице были встревожены, то представьте, ваша честь, как чувствовал себя в руках четырех вооруженных полицейских сам заключенный. Ведь его собирались вывести черным ходом в безлюдный переулок. Стоит ли удивляться, что он постарался сообщить товарищам о происходящем? Я сейчас говорю о знаке, который он подал, о так называемом «заранее согласованном сигнале». Почему обвинители решили, что сигнал был «заранее согласован»? Какие, пусть самые незначительные доказательства могут они предъявить по этому поводу? Никаких! Ровным счетом никаких! Я надеюсь, что и вы, ваша честь, внимательно следили за свидетелем, когда он описывал и показывал этот сигнал. Лично я вовсе не считаю, будто он означал: «Идите в переулок и освободите меня». Нет, он означал именно то, что старались скрыть власти: «Меня уводят в тюрьму через черный ход». Просто Рамон Арсе пытался сообщить друзьям то, чего не сообщили им ни судья Эверслив, ни полиция. И люди поняли. Они хорошо знают нравы реатинских блюстителей порядка. Они знали, что у Арсе есть все основания бояться, и тоже боялись за него, потому что любили своего героя, своего доблестного Сида. Так разве удивительно, что они не пошли в переулок, а побежали — «бросились», как выразился мой ученый коллега? Я в таких обстоятельствах тоже бы «бросился», да и вы, ваша честь, наверняка не остались бы на месте, увидев дорогого вам человека в беде. Разве это предположение лишено здравого смысла?