Старый шут закон

Хорошо, очень хорошо, думала Миньон. Здравый смысл — вот она, твоя путеводная нить. Держись ее, не сбивайся с дороги… но только будь хладнокровнее — лучше уж сохранять спокойствие и бесстрастие, как этот книжный червь Левицки. Но Фрэнк, к сожалению, сочтет бесстрастность уклонением от своего долга…

— На основе каких же данных обвинение считает, будто толпа собралась с противозаконными намерениями? Рассмотрим, к примеру, показания о том, как Сирило Сандобаль сунул руку во внутренний карман пиджака и сказал привратнику Ландавасо: «Оставьте-ка их нам». Эти показания приемлемы либо как попытка доказать, что у Сандобаля было оружие, но тогда эта попытка с негодными средствами, поскольку Ландавасо не видел пистолета и даже не заметил, чтобы карман Сандобаля оттопыривался, — либо как попытка установить намерения Сандобаля. Но мы вправе усомниться, так ли свидетель понял слова покойного. Разве нельзя, например, предположить, будто Сандобаль сказал: «Оставьте-ка нас», то есть не преследуйте нас, мы не делаем ничего плохого. В любом случае судить по этим словам о планах всей толпы нельзя. Они были предназначены только для Ландавасо. Больше никто их и не слышал — ни Бэрнс Боллинг, ни Клайд Фоунер, ни другие очевидцы. Нет и ни одного свидетельства, что толпа подхватила эти слова, закричала: «Бей их!», «Мы поддержим!» Так зачем же связывать личные намерения Сандобаля с намерениями толпы? Еще судья Холмс в деле Чейнса дал прецедент, по которому надо, во-первых, доказать, что какое-либо лицо замышляло убийство, во-вторых, доказать, что между ним и толпой существовал сговор. В нашем деле намерения Сандобаля остаются пока не доказанными и связь его с толпой не установлена. Сами же показания Ландавасо расплывчаты, двусмысленны, не убедительны. Кого имел в виду Сандобаль, произнося слово «нам»? Себя и Армихо? Себя и Арсе? Ответить на этот вопрос невозможно. И потом, кто такие «они»? Полицейские? Толпа? Нет, это не доказательство, а неразрешимая головоломка.

Или возьмем показания исполняющего обязанности шерифа Бэрнса Боллинга, в которых говорится, что Сандобаль и Армихо в него стреляли. Может ли свидетель описать пистолеты? Нет. Он не помнит никаких подробностей! А когда оба рабочих упали мертвыми, нашли ли оружие рядом с их телами? Нет, не нашли. Начальник полиции Ларсен тоже заявил, будто видел в руке Аполлонио Гарсиа «что-то вроде пистолета», но и он не в состоянии объяснить, чем же увиденный им предмет напоминал оружие. Похоже, переулок в то утро был полон какими-то призраками пистолетов — пистолетами без формы, без размеров, без цвета. Когда через несколько минут Ларсен арестовал Гарсиа, обнаружил ли он пистолет? Конечно, нет!

Если обратиться теперь к едва ли более вещественной тросточке, которая, по утверждению того же начальника полиции, была им отобрана у Хесуса Хуареса после «беспорядков», то и тут меня удивляет, почему никто — прежде всего сам свидетель — не подтвердил, что обвиняемый пустил трость в ход или хотя бы держал ее в руках во время «беспорядков». Так можно ли эту неподтвержденную деталь использовать как доказательство преступления или даже просто злого умысла?

Я беру на себя смелость утверждать, ваша честь, что, когда толпа прибежала в переулок, полицейские не усмотрели в этом никакой опасности. Стоя у дверей черного хода, они оценили положение и решили вывести заключенного на улицу. Им действительно ничего не грозило, пока они сами не спровоцировали толпу. Правда, один из свидетелей дал показания, опять-таки никем не подтвержденные, что Транкилино де Вака замахнулся на него молотком. Если это и так (что мы категорически отрицаем), то все равно нападение было не слишком решительным, поскольку свидетель ничего не предпринял для защиты, а сама попытка больше не повторилась.

Нет, рабочие были настроены миролюбиво, это доказывает тот неоспоримый факт, что полицейские и их поднадзорный спокойно продвигались вперед, пока Фоунер не бросил бомбу со слезоточивым газом.

Мой коллега совершенно справедливо назвал это действие провокацией. Оно вызвало панику, толкнуло всех, кто находился в этом переполненном проулке, на дикие, необдуманные, бессмысленные поступки, которые привели к гибели шерифа Маккелвея… и не только шерифа, но и двух честных рабочих. Но за их смерть, не менее трагическую в глазах бога и людей, никто к уголовной ответственности не привлечен. Слезоточивый газ, ваша честь, для того и предназначен, чтобы вызывать панику, и в то роковое утро он ее вызвал. И не только среди толпы, но и — поскольку ветер отнес его назад — среди самих полицейских.