Старый шут закон

— Мы переживаем сейчас один из тех моментов, когда быть юристом — почетнейшая обязанность. Подобные случаи выпадают адвокату или судье лишь раз в жизни, и, чтобы просто исполнить свой долг, ему надо найти в себе огромное мужество, надо выдержать неимоверно тяжелую борьбу. В такие минуты он должен обладать сверхъестественным красноречием и убедительностью, сверхъестественной прозорливостью, самоотверженностью и верой в правоту своего дела. Как мне хотелось бы убедить вашу честь, что настал самый великий час вашей жизни! Когда вы объявите здесь свое решение, ваш голос прозвучит на весь мир, его услышат всюду, где люди сознают себя братьями и верят в торжество справедливости.

Не заставляйте же этих невинных людей страдать еще больше. Не умывайте руки, подобно Понтию Пилату. Хватит человеку распинать на кресте себе подобных. Освободите их, чего бы это вам ни стоило. Отпустите их домой! Пусть они вернутся к своим близким и родным, к своим лачугам и бесплодным делянкам, к голодной жизни и пособиям по безработице, к любым испытаниям, но только домой, на свободу!

Фрэнк сел на свое место в мертвой тишине. Вид у него был грустный, так как судья даже не прокомментировал выступление. Пан плакала. Кое-кто в зале сморкался. Потом зрители начали кивать и шептаться, но аплодисментов не было, и Миньон раздумывала, как она объяснит ему все это, когда они останутся вдвоем. «Неужели ты не понимаешь, mon ami? Они почувствовали себя словно в церкви. Одни упоминания о Понтии Пилате и распятии чего стоили. Они решили, что аплодисменты будут неуместны. Но твоя речь их тронула, очень тронула. Пан Пармали даже заплакала». Будет нехорошо, если Фрэнк догадается, что кашель отвлекал внимание публики, и, когда он закончил, большинство вздохнуло с облегчением.

Надо бы его куда-нибудь увезти, хоть на несколько дней. Ведь между этим слушанием и судом будет какой-то промежуток времени, а Поль с Лео в это время смогут управиться без него.

Еще один срыв в его возрасте допускать нельзя. «Опасный возраст», когда организм человека и его болезни сходятся в битве не на жизнь, а на смерть… когда Вольтер, Спиноза, Мольер, Горький, Чехов, сестры Бронте, Шопен и миллионы других безвестных поборников справедливости и человечности либо гибли в борьбе за второе рождение, либо, подчинившись дисциплине надвигающейся старости, болея, переживая неумолимый закат, все-таки продолжали трудиться… Нет, Фрэнка она никому не отдаст, он ее главная забота, и она будет неумолимой ко всему, что бы ни встало на пути.

Жалко, что она так глубоко увязла в делах. Она приняла руководство комитетом просто из чувства долга, как условие своей поездки в этот город; а уйти сейчас — значит сбить с толку тех, кто не так опытен в борьбе и доверился ее руководству. Придумать бы причину поблаговиднее, чтобы ее отпуск с Фрэнком выглядел, например, как часть кампании по сбору денег. А позже она попробует убедить кого-нибудь из своих наиболее деловых сотрудников — Палмера, например, — чтобы он заменил ее совсем.

Не слишком ли она оптимистична? Разве Фрэнк согласится хотя бы на несколько дней уехать из самого горячего места схватки? Ладно, попытка — не пытка.

Судья Бек объявил, что суд соберется завтра в девять, и опустил молоток. Теперь до самого утра Фрэнка будут мучить сомнения — справился ли он со своей задачей? Больше, чем когда-либо за их долгую совместную жизнь, ему понадобятся поддержка и одобрение. И она благодарила небо за то, что ее слова будут искренними, горячими, идущими от самого сердца.

Глава 11 На каменных скрижалях

В пятницу утром Барбара Бек выбрала себе место в дальнем углу зала — не хотелось встречаться глазами с мужем. Она только что ушла из его служебного кабинета, и лицо Берни все еще стояло перед ней — краски пугающе приглушенные, как на полотнах Мане, щеки серые, глаза неестественно блестят, улыбка похожа на мерцание догорающей свечи: то вспыхнет, то погаснет, острый кадык вздымается и падает, как барометр, регистрирующий порывы и затишья близкой бури; и в довершение всего эта жалобная просьба: «Не уходи, еще рано», которую он ей прошептал между двумя указаниями секретарше, и тут же трогательная попытка придать себе решимости: «Ладно, чего тянуть! Пошли!», так напомнившая ей последние слова убитого шерифа, когда, предчувствуя трагический конец, но уже примирившись с ним, тот стоял у дверей черного хода…

— Хорошо, — Барбара встала и поцеловала мужа в лоб, — до встречи. Я зайду за тобой.

Она не выспалась и была поэтому совсем спокойной и покорной судьбе. Будь что будет! Все равно на решение Берни повлияют не факты, выявившиеся в суде за эти два дня, а духовные конфликты их девятилетней супружеской жизни — время, за которое они успели определить и изменить свои взгляды, а также научились уважать друг друга, как достойные противники. Но из всех их разногласий разногласия прошлой ночи казались ей самыми глубокими и болезненными, потому что так и остались невысказанными.