Стать Джоанной Морриган

В какой-то момент он надевает на голову наволочку и говорит, очень тихо:

– А какой у него член?

И я отвечаю:

– Кожа нежная, как детская кофточка из фланельки, и он немного изогнут влево. Наверное, потому, что сам Венкман левша и дрочит левой рукой. Я это сообразила сама и ужасно собой гордилась. Я себя чувствовала… Дэвидом Аттенборо, когда он наблюдает за муравьями, чтобы лучше понять их повадки.

Я рассказываю обо всем, что испытывает человек, у которого секс впервые, и когда я завершаю рассказ, мы с Крисси заключаем безмолвное соглашение, что больше мы эту тему не обсуждаем. Никогда в жизни.

Мы выползаем наружу, оставив мою утраченную невинность в шкафу, среди черных пакетов для мусора, набитых старыми куртками. Крисси сразу идет к себе в комнату и врубает «Мне нужно кое-что тебе сказать» на полную громкость. Близнецы просыпаются и орут на два голоса. Плач близнецов – это единственный звук на свете, который может быть громче, пронзительнее и настырнее, чем гармонии братьев Гибб. 

19

Все это время я писала письма Джону Кайту – по два, три, четыре письма в неделю, а Джон писал мне. Я писала ему за столом у себя в комнате, глядя на его фотографии на стене, стряхивая пепел в его пепельницу; он писал мне из студии в Уэльсе, где записывал новый альбом.

Он был первым, кому я рассказала о своем благополучно утраченном целомудрии. Задолго до того, как я затащила Крисси в платяной шкаф и нанесла тяжелейшую травму его неокрепшей психике, я возвращалась домой в электричке – внутри по-прежнему все болело – и писала Джону о том, что со мной произошло прошлой ночью.

Хотя к тому времени я была женщиной уже почти четырнадцать часов, письмо все равно получилось по-детски наивным. Сейчас я бы уже постеснялась писать такие бесхитростные, невинно-порнографические откровения. Но тогда я не знала, что люди обычно не пишут «друзьям» многостраничные письма, содержащие красочные описания постельных процессов, когда тебя вертят и так и этак, и заправляют тебе до тех пор, пока ты не начинаешь орать, что подробности вроде того, как ты вся лоснилась от пота, или как ты скакала верхом на партнере, полностью голая, не считая цепочки с подвеской, которая колотила тебя по ключицам, это все-таки… перебор. Я думала, что именно так – независимо от речевой ситуации – и общаются друг с другом взрослые люди, познавшие радости секса.

Люди, познавшие радости секса, наверняка обсуждают такие вопросы в очереди у кассы в супермаркете, думала я. Или на автозаправочной станции.

Но если по правде, даже если бы я знала, что так не принято, я, наверное, все равно написала бы это письмо. И все остальные нескромные письма, которые были потом. Я отнюдь не случайно оказалась в постели с первым же мужиком, попавшимся мне на глаза сразу после того, как Джон Кайт меня поцеловал: он меня растревожил, он меня распалил, он запустил во мне некий процесс, который не смог завершить, и я – растревоженная, распаленная – рванулась искать кого-то, кто закончит начатое Джоном. По сути, я отдала свою девственность Джону. Когда я писала ему об этом, мне хотелось, чтобы он представил меня с ним в постели. Мне хотелось, чтобы мои письма его взбудоражили – чтобы он примчался ко мне, весь возбужденный.

Но его ответ был на удивление невозмутимым: «Господи, Герцогиня, зачем ты тратишь такой талант на музыкальную журналистику? Это же великолепный материал для ведущих мужских журналов! Отошли это в «Playboy», и тебе больше уже никогда не придется рецензировать всякую муть вроде «Bum Gravy». Шикарный текст, пять звезд из пяти. Хотя ты уж меня извини, но я лучше представлю, что ты лупенилась с кем-то другим, а не с Ричем. Просто я не согласен с его восторженным отношением к Лу Риду. Я ненавижу Лу Рида. Он похож на Эрика Эстраду в «Калифорнийском дорожном патруле» с его вечно угрюмой мудацкой рожей».

Но если по правде, мне хотелось, чтобы каждый встречный мужчина представлял меня с ним в постели. Потому что теперь я утратила девственность, и это послужит мне отправной точной для широкомасштабного секс-приключения. Я хочу стать такой, как Джеймс Бонд, который ни разу не уходил с вечеринки, либо не отымев очередную красотку, либо не взорвав все к чертям. Это мой образец для подражания.

Изначально он выбирался, исходя скорее из робкой надежды, нежели из реальных ожиданий. Потому что до встречи с Тони Ричем я была на сто процентов уверена, что, будучи толстой и некрасивой девчонкой, могу не рассчитывать на разнообразную и интересную сексуальную жизнь: мне удастся потрахаться три, в лучшем случае четыре раза в жизни, причем половина из этих редких разов приключится из жалости, и все – исключительно со скуки и спьяну, – а потом у меня образуется толстый муж, и зажигательный случайный секс вновь достанется стройным тощим красоткам, для которых он, собственно, и создавался. Если мне и удастся сыграть роль леди Секс Бонд, это будет кино под названием «Трахнешься дважды в жизни – считай, повезло».