Стать героем

Магу Ивану же было больше четырехсот лет, он также принимал участие в боевых походах вместе с Белогором и волхвом Еремеем. Сейчас же все они постарели, Белогор стал кузнецом, торговал оружием. Все это тяготило его, как он говорил, но помогало скоротать время и, к тому же, приносило доход. На вопрос о странном долголетии, Белогор пояснил, что этим он обязан дружбе с Еремеем и Иваном, остальные же люди так долго не живут. Это несколько успокоило Пашу, потому что мысль о том, что Любаве и Яну может быть за сотню, его сильно обеспокоила.

Если волхв не указывал причин, по которым он собирал молодежь в своем доме, то Белогор напрямую заявил, что в последнее время стало слишком неспокойно, и необходимость передать знания стала сейчас основной задачей.

Без длительных вступлений он скорее оповестил Пашу и Яна, что они становятся его учениками, чем предложил им это. И если к Яну Белогор претензий не предъявлял, то Пашу раскритиковал, обратив внимание на хилость тела, не видевшего тяжелых физических нагрузок.

Нельзя сказать, что это обидело Пашу, скорее наоборот. Но вот усмешка Любавы действительно задела его, а ее заинтересованный взгляд, сосредоточенный на Яне и вовсе пробудил злобу. Теперь он не знал, на кого ему обижаться, на себя, на них или на жизнь в целом. Виновными он видел всех. Поникши, он сидел, не слушая дальнейшего разговора. Белогор же продолжал объяснять, какие беды могут их ожидать.

Около четырех сотен лет далеко на юге шли войны, как между людьми, так и между богами. Новый бог становился все влиятельнее, все новые народы начинали поклоняться ему. Старые боги, имевшие власть на тех землях почти утратили все свои силы, и никакой угрозы для пришлого божества не представляли. Теперь народы собирались под знаменем нового божества, чтобы покорить и север. Нетрудно догадаться, что однажды они доберутся и до княжеских земель.

– Тут есть свои боги, там свои, да еще и новый бог какой-то. Но кто тогда создавал мир, кто создает этих богов? – Паша решился задать вопрос, перебив Белогора, – Вот ты говоришь, будто царство мертвых за рекой Смородиной, что там Чернобог обитает. А как же Аид, в котором течет Стикс? Олимп с его богами, Зевс там, или Юпитер, все одно…

Белогор с удивлением посмотрел на Пашу.

– И откуда ты все это знаешь?

– Не важно, мне интересно, кто создал все сущее, и богов и реки и царства мертвых?

Паша самодовольно хлебал чай, понимая, что поставил собеседника в тупик. Белогор же глубоко задумался, будто стараясь что-то вспомнить.

– Мы почитаем, как созидателя всего сущего, Рода. Но другие народы верят в иных созидателей, которые оставили здесь своих детей – богов. А потому нельзя точно сказать, кто же создал твердь, боги лишь меняют ее по своим желаниям и возможностям, но ни один из них не создавал мира первым, – Белогор замялся, будто сам не верил, своим словам, будто боялся быть наказанным за богохульство или сомнения в могущественности своих богов.

– Понятно, – Паша умолк, но лишь на секунду, готовя новый вопрос, – А что если вы поклоняетесь одним и тем же богам, просто называете их по-разному?

– Нет, – решительно отрезал Белогор, – мы не раз вступали в бой под разными началами и гибли, пока боги упивались нашей верой, нашей кровью. Они жадно старались захватить как можно больше душ…

– Я вижу, ты не особо любишь богов.

Белогор вновь осекся, взгляд его блуждал по комнате, упираясь в стены. Показалось, будто он и вовсе не станет отвечать на вопрос.

– Боги – родители войн. Тот шаткий мир, который удается установить, результат человеческих усилий и жертв, а не богов. Это мы устали гибнуть, а не они. Это наша кровь льется на землю и для нас война не всегда похожа на развлечение. Еремей твердит мне, что я чего-то не понимаю, что я прожил две сотни лет и не обрел и толики мудрости. Однако я видел столько напрасных жертв, что уже не верю в добродетель богов, каких бы то ни было. Ни новых, ни старых, ни белых, ни черных. Никаких! И если я еще могу смириться с богами, что поставлены на властвование над моею родной землей до моего рождения, а им уже хватило жертв, то нового, столь жадного, я принять не смогу, и лишь поэтому я встаю на тропу войны. Но за что мне любить богов, саму их суть? Нет, Паша, я не почитаю богов, как полагает доброму сыну своей земли, за что я и порицаем даже моими друзьями, однако, вряд ли кто-то сможет убедить меня в том, что я не прав.

Речь Белогора была преисполнена чувств, лицо к концу речи утратило краски ярости, но тем не менее грудь продолжала глубоко вздыматься, а глаза пылать гневом и решимостью.

Как бы это ни было странно, но Паша не испугался такого настроя Белогора, чего нельзя сказать о Любаве и Яне, эти двое, казалось, желали вжаться в стол.