Стать верным, или Опрокинутый ад

Старик: Ну, наверное, любовь к вкушению пищи я бы из этого списка исключил. В конце концов, это сводится к банальному чревоугодию. Но в целом сущность тут одна. Даже плотскую страсть, хоть это и не совсем любовь, из этого списка не исключить. Для любви, наверное, необходима нравственная составляющая. А сострадание этому требованию отвечает.

Бармен: Но ведь не до такой же степени, чтобы жалость, внутренний душевный протест против несправедливости, против сиюминутной жизненной ситуации, отождествлять с любовью?

Старик: Ты имеешь в виду неожиданное столкновение с крайней опасностью, в котором оказалась спасённая девочка, и неравнодушие парня?

Бармен: Да.

Старик: Конечно, вдохновила молодого человека на подвиг любовь. Понятно, что эту девочку молодой человек не знал, но самое что ни на есть подлинное человеколюбие тут, безусловно, проявилось. Попробую пояснить, почему именно любовь можно смело выделить в данном случае из всех возможных вариантов. Любовь действительно многогранна в своих проявлениях. Но я бы не стал утверждать, что понятие это сильно размыто. Очень интересно: в русской крестьянской среде вообще практически никогда не употреблялось это слово. Крестьянка, хваля своего мужа, обычно говорила, что он её жалеет. Но это ведь и было подлинным проявлением любви.

Бармен: Да, тогда, в той среде, стеснялись нежных чувств…

Старик: Со стороны мужика это было сочувствием к тяжёлой женской доле. Действительно, одним из самых характерных проявлений любви является сострадание. Разве не сострадание к человеку привело Христа на Голгофу? Причём тут, как мне кажется, происходит полная актуализация термина: Христос страдает, сострадая человеку.

Бармен: Вы утверждаете, что сострадание есть проявление любви?

Старик: А ты с этим не согласен?

Бармен: Пожалуй, оспорить трудно…

Старик: Ко всему прочему, то, что совершил молодой человек, он сделал из чувства долга. А долг, хоть я его в начале нашего разговора слегка обругал, по моему пониманию, но категорически я на этом не настаиваю! – это остаточные, я бы даже сказал, рудиментарные проявления чувства любви человека к Богу. То есть всё, что делается из чувства долга, делается ради Бога.

Бармен: Возможно… Даже присказка такая есть: «Помогите ради Бога!»

Старик: А это, с моей точки зрения, и является подлинной любовью. Насколько это сознательно или бессознательно совершается, сказать не берусь, но это и не самое главное. Так что, как я понимаю, тут всё не размыто, а, наоборот, конкретизировано.

Бармен: Вы полагаете, что Вами приведены все возможные аргументы, придающие жизни смысл, которые позволяют и жизнью рискнуть? А, скажем, добро или доброта? Это понятие вроде бы сходно с любовью, но, как мне кажется, и шире, и глубже. И не так замылено.

Старик: Как раз добро, на мой взгляд, куда более объёмная и размытая категория. В древнесемитических языках «добро-и-зло» является идиомой – «всё-на-свете», и в этом смысле всё то, что хорошо, оценивается именно как добро. Но тут необходим ещё и нравственный ориентир, ибо в русской семантике это имеет и другой смысл, определяющийся как нечто материальное. Вплоть до того, что иногда это определяется даже как хлам. Говорят: «Вон сколько у него добра!» Соответственно, и любовь, и истина, и творчество – в полне вписываются в категорию добра, но сами по себе они более конкретны. К тому же у меня не получается соединить добро с личностью, а для меня это важно.

Бармен: А надежда, радость, мечта, счастье, которое для всех и даром? Общение, понимание, доверие, справедливость, равенство в высшем смысле этого слова? Может, эти понятия не столь глобальны и краеугольны, но тоже вполне могут претендовать на соответствие исходным условиям и вроде не сводимы к трём, выделенным Вами?

Старик: Отдавать жизнь за общение, понимание и надежду, мне кажется, как-то странно. За радость – тем более. Отдал жизнь, и ни радости тебе, ни надежды, ни общения. За мечту? – у топия. За счастье? – по-моему, мы это уже проходили в период строительства коммунизма, хотя, наверное, стоило бы поподробнее остановиться на самом термине «счастье». Если его понимать как единую участь, единую часть с Богом, то поиск этого счастья приобретает иные очертания. Но если отдать за некое счастье жизнь – это будет самоубийством, и встречи с Богом ждать уже вряд ли придётся. Разве что отдать свою жизнь за счастье другого? – но это уже, как мы выяснили, любовь…

Бармен: Но созидание, свобода, вера, наконец?!

Старик: Созидание без творчества, по-моему, ничто. «Строили мы, строили и, наконец, построили», как сказал незабвенный Чебурашка. Во многом это проблема Фауста, прекрасно раскрытая Гёте. А ещё лучше она раскрыта строителями Вавилонской башни и коммунизма. Созидание без Бога обречено на бессмыслицу, по крайней мере, с моей точки зрения. Но я, кажется, привёл уже немало примеров абсурдности безбожного созидания? И их можно перечислять и перечислять…

Бармен: Пожалуй, достаточно…