Статист

— Когда-то это был хутор, основанный неким Сосновским, перебравшимся в наши края не то из Польши, не то из Украины. Потом хутор разросся до деревни, а потом и до села. Да тут почти полсела носит фамилию Сосновских. Так что сосны не имеют никакого отношения к названию.

— Понятно, — облегчённо вздохнул Криницын. — Теперь буду знать. А сейчас я попробую сам отыскать ваш дом. Прошло много лет, но я помню, что он был недалеко от клуба, по правую сторону от дороги, с зелёными воротами и пёстрыми деревянными петухами на коньке крыши с двух концов. Петухи-то сохранились?

— У тебя, Рома, хорошая память. Петухи сидят на своём месте. Правда, некрашеные давно. Впрочем, как и ворота.

Когда обогнули неухоженный сельский клуб, Криницын без труда узнал всё ещё крепкий дом, украшенный резными наличниками на окнах, а на крыше — петухами, задравшими головы, будто собирались огласить округу своим «кукареку». Деревянные массивные ворота с облупившейся краской, давно выгоревшей на солнце и оттого непонятного цвета, сильно просели на выложенный камнем заезд во двор. Поэтому машину пришлось оставить на улице.

Навстречу им из калитки вышла пожилая женщина, закутанная в шерстяной платок, в стареньком халате и комнатных тапочках.

— Приехали, значит, — сильно щурясь подслеповатыми глазами, сказала она.

Роман поздоровался, а тётя Зина пояснила:

— Это соседка наша, Варвара. Она присматривает за Геночкой, когда я отлучаюсь. Спасибо тебе, Варюшка! — поблагодарила она женщину. — Это друг Геночки. Они вместе учились и росли.

— Хорошо! — Варвара приветливо улыбнулась. — Тогда я пойду? А то у меня тесто поставлено. А Гена как уснул, так и спит до сих пор.

— Иди, милая, иди, — ласково сказала Зинаида. — Спасибо тебе за всё.

— Да чего уж там! Разве мне трудно? Мы же соседи.

Пройдя через просторный двор, Роман отметил чистоту и порядок. Здесь не было следов запустения и неухоженности. Каждый предмет находился на своём месте. А гармоничное обилие цветов делало двор нарядным и даже весёлым.

— Хорошо-то как у вас! — восторжённо воскликнул он. — Неужели вот эту красоту вы наводите сами?

— Ну а кто же ещё? Я всегда любила возиться с цветами. Мне это не в тягость. Да и от грустных мыслей отвлекает.

Криницын остановился, обвёл цветник восхищённым взглядом и искренне сделал хозяйке комплимент:

— Просто волшебно! Я такой красоты не видел даже в усадьбах крутых парней. Их дизайнеры по сравнению с вами, тётя Зина, — жалкие ученики.

— Скажешь тоже, — смутилась женщина. — Я всего лишь любитель. Но всё равно приятно слышать такую оценку. Спасибо, Ромочка. Пойдём в дом.

Роман послушно последовал за женщиной. Высокое крыльцо было оборудовано пандусом, а инвалидная коляска, покрытая тёплым пледом, стояла в прихожей сразу за дверью, будто ожидала хозяина. Женщина сняла старомодные туфли и, всовывая ступни в мягкие разношенные тапки, сказала:

— Можешь не разуваться. Это я отвыкла от туфель, ноги болят после долгой ходьбы в них — возраст, а ты молодой.

Но Роман последовал её примеру и с удовольствием надел предложенные ему старенькие тапки, которые, очевидно, принадлежали его другу.

В комнате с единственным окном, задёрнутым шторами, стоял полумрак. Криницын не сразу разглядел человека, лежащего на кровати у стены, завешенной огромным ковром.

— Не надо свет включать, — шепнула женщина, — Гена не любит.

Подойдя к кровати, Зинаида Сергеевна тронула легонько сына за плечо и тихо произнесла:

— Геночка, ты не спишь? К тебе гость.

Человек медленно повернулся на другой бок, посмотрел ничего не выражающим взглядом на гостя и обыденным голосом произнёс:

— А-а, Р-ромка. Пр-ришёл. Ну как, поступил в военное уч-чилище?

Криницын растерялся. Глаза его привыкли к слабому свету, он мог разглядеть старого друга. От былого Генки остались только глаза и голос. Худоба бледного лица и выглядывающих из-под одеяла кистей рук делали его похожим на узника концлагеря из документального кино. Роман ожидал перемен в облике друга, которого не видел много лет, но не таких. Даже его крепкие нервы дрогнули под натиском нахлынувших эмоций. Он впервые в жизни не знал, как себя вести. Из задумчивости его вывел слегка нервный голос Геннадия:

— Так п-поступил? Или п-провалился?

— Поступил, — вздрогнув, ответил Роман.

— Тогда з-здорово, п-проходи. Мама, дай Ромке стул.

Криницын подошёл к кровати, пожал вяло протянутую руку, ощутив холод тонких слабых пальцев. Не выпуская руку друга, он сел на придвинутый женщиной стул и, слегка наклонившись вперёд, тихо спросил:

— А ты как, Генка?

— А я вот видишь, как? — голос Геннадия сохранил детскость, был жалобным и немного распевным. — Б-болею.

Роман слегка пришёл в себя от пережитого шока. Стараясь быть спокойным и естественным, он произнёс:

— Похудел-то ты как. Наверное, питаешься плохо? Это ты зря. Надо хорошо питаться.

— А з-зачем?

— Ну, как это зачем? Чтобы набраться сил и не огорчать маму.

— А смысл? На учёбе — к-крест, да и на жизни т-тоже. А маме т-тяжело уже т-таскать меня. Я п-помру, она п-поплачет, а потом хоть немного п-поживёт для себя. Сколько м-можно ей возиться с инвалидом.