Статистическая вероятность любви с первого взгляда

Хедли выпрямляет спину, готовясь принять удар. Она не успевает даже обрадоваться, что папа все-таки решил ей рассказать о ребенке, – слишком занята вопросом, как реагировать. Мрачно промолчать? Изобразить удивление? Сказать, что не верит? И когда удар наконец обрушивается, лицо Хедли совершенно ничего не выражает, как только что вымытая классная доска.

– Шарлотта надеялась, что мы тобой станцуем на приеме – ну, понимаешь, отец с дочерью…

Почему-то папины слова поражают Хедли куда сильнее, чем, казалось бы, более серьезная новость, которую она ожидала.

Папа поднимает руки.

– Я все понимаю! Я ей говорил, что ты не захочешь, ни за что не выйдешь при всех со своим стариком…

Он умолкает, явно ожидая, что Хедли его прервет.

К ней наконец возвращается дар речи.

– Вообще-то, я не очень хорошо танцую.

– Знаю! – улыбается папа. – Я тоже. Но для Шарлотты это очень важно, а сегодня ее день, так что…

– Ладно, – говорит Хедли, часто-часто моргая.

– Ладно?

– Ага.

– Ну замечательно! – Папа чуть покачивается на каблуках, празднуя неожиданную победу. – Шарлотта очень обрадуется.

– Это прекрасно.

Хедли не может скрыть горечь в голосе. Она чувствует себя опустошенной, весь боевой дух внезапно куда-то улетучился. В конце концов, она сама так хотела. Не желала иметь ничего общего с папиной новой жизнью – и теперь эта жизнь начинается без нее.

Беда в том, что речь уже не только о Шарлотте. Через девять месяцев у папы будет еще один ребенок. Может быть, дочка.

А он даже не удосужился ей рассказать.

Точно так же больно было, когда он ушел, и потом – когда Хедли впервые услышала о Шарлотте. Но на этот раз Хедли почти неосознанно приветствует эту боль вместо того, чтобы убегать от нее.

В конце концов, одно дело – убегать, когда тебя догоняют и упрашивают вернуться.

И совсем другое – убегать, когда ты никому не нужна.

10

8.17 по североамериканскому восточному времени

13.17 по Гринвичу

Вчера в самолете они с Оливером грызли крошечные крендельки, и он так долго молча рассматривал ее профиль, что Хедли в конце концов не выдержала.

– Что?

– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Она нахмурилась.

– Этот вопрос обычно задают четырехлетним детям!

– Необязательно. Каждый должен кем-то быть.

– А ты кем хочешь быть?

– Я первый спросил!

– Космонавтом, – сказала Хедли. – Балериной.

– А если серьезно?

– Считаешь, я не смогу стать космонавтом?

– Можешь стать первой балериной на луне.

– Я думаю, у меня еще есть время, чтобы выбрать дело всей жизни.

– Справедливо, – сказал Оливер.

– А ты? – спросила Хедли, ожидая услышать очередную шуточку – название какой-нибудь воображаемой профессии, связанной с его таинственной научной работой.

– Я тоже не знаю, – тихо ответил он. – Пока не решил. Только не юристом.

– А что, у тебя папа юрист?

Оливер промолчал, мрачно уставившись на крендель у себя в руке.

– Ладно, неважно, – произнес он наконец. – Кому это вообще надо – о будущем думать?

– Не мне, – откликнулась Хедли. – Мне на несколько часов-то вперед заглядывать не хочется, не то что лет.

– Вот поэтому в самолете так здорово. Сидишь себе, и никакого выбора.

Хедли улыбнулась.

– Не так уж здесь и плохо.

– Точно, неплохо, – согласился Оливер, забрасывая в рот последний кренделек. – Собственно говоря, прямо-таки здорово. Ни на какое другое место не променял бы.

Папа беспокойно расхаживает взад-вперед в полутемном коридоре и то и дело, вытягивая шею, оглядывается на лестницу в подвал – не идет ли Шарлотта. Волнуется, как подросток, явившийся на первое в жизни свидание. Хедли вдруг приходит в голову: может, именно этим он и хотел стать, когда вырастет? Мужем Шарлотты. Отцом ее ребенка. Человеком, который встречает Рождество в Шотландии, а летний отпуск проводит на юге Франции, обсуждает искусство, литературу и политику за изысканным обедом и бутылкой хорошего вина.

Странно, что все так обернулось. Он ведь чуть было не отказался ехать. Хотя работа – мечта, все же четыре месяца – слишком долго. Мама сама его уговорила. Твердила, что он всегда к этому стремился, что пожалеет, если упустит такую возможность. Останься он дома, не познакомился бы с Шарлоттой.

И тут, словно в ответ на невысказанные мысли, по лестнице поднимается Шарлотта, разрумянившаяся, в своем великолепном платье, только уже без вуали. Каштановые локоны спадают на плечи, она словно скользит по воздуху прямо в папины объятия. Пока они целуются, Хедли отводит глаза, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Наконец папа отстраняется и широким жестом указывает на Хедли.

– Шарлотта, я хочу официально вас познакомить. Прошу – моя дочь!

Шарлотта, сияя улыбкой, крепко обнимает Хедли.

– Я так рада, что ты все-таки успела!