Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Элик! Напиши мне, пожалуйста, что это за женщина, по которой Володя сходит с ума, которую он собирается выписать в Москву, которой он пишет стихи (!!) и которая, прожив столько лет в Париже, падает в обморок от слова merde!?[19] Что-то не верю в невинность русской шляпницы в Париже!

<…> НЕ РАССКАЗЫВАЙ НИКОМУ что я прошу Тебя об этом и напиши мне обо всем подробно. Мои письма никто не читает.[20]

Сомнение Лили в “невинности” Татьяны говорит о том, что она воспринимала ее как авантюристку, но это было не так; Маяковский действительно отличался от других ее поклонников, и она им восхищалась.

Я до сих пор очень по нему скучаю, – писала Татьяна матери на Рождество 1928-го. – Главное, люди, с которыми я встречаюсь, большей частью “светские”, без всякого желания шевелить мозгами или же с какими-то, мухами засиженными, мыслями и чувствами.

В тот же день Маяковский написал Татьяне, что он несет ее имя “как праздничный флаг над городским зданием” и не опустит его ни на миллиметр. А еще через неделю он сообщил:

Твои строки – это добрая половина моей жизни вообще и вся моя личная. Я не растекаюсь по бумаге (профессиональная ненависть к писанию) но если бы дать запись всех, моих со мной же, разговоров о тебе, ненаписанных писем, невыговоренных ласковостей то мои собрания сочинений сразу бы вспухли и все сплошной лирикой!

Милый!

Мне без тебя совсем не нравится. Обдумай и пособирай мысли (а потом и вещи) и примерься сердцем своим, к моей надежде взять тебя на лапы и привезть к нам, к себе в Москву. <…>

Сделаем нашу разлуку – проверкой.

Если любим – то хорошо ли тратить сердце и время на изнурительное шагание по телеграфным столбам?

В канун Нового года настроение в Гендриковом было подавленным. Маяковский беспрерывно думал о Татьяне, и когда в полночь он “промок тоской”, Лили, не справившись с ревностью, закричала на него: “Если ты настолько грустишь чего же не бросаешься к ней сейчас же?” Осип тоже был мрачным, вся их совместная жизнь вдруг покачнулась.

Маяковский с радостью бы уехал к Татьяне, но он не мог. Пьеса, над которой он работал в Париже, была закончена и готовилась к постановке в театре Мейерхольда. Уехать он планировал сразу после окончания репетиций “Клопа”. А пока, уверял он Татьяну, работа и мысли о ней – это “единственная моя радость”.

Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви

“Письмо Татьяне Яковлевой” при жизни Маяковского не печаталось, судя по всему, по просьбе Татьяны, которой не нравилось, что он декламирует стихотворение в русских кругах Парижа. Но второе парижское стихотворение, “Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви”, было опубликовано во втором номере журнала “Молодая гвардия”, главным редактором которого был Тарас Костров, заказавший Маяковскому парижские стихи. “Письмо” стало бомбой и вызвало мощные протесты пролетарских писателей РАППа – для них писатель, который считал себя коммунистом, не должен писать на подобные темы. Лили не могла протестовать публично, но была глубоко задета “изменой” Маяковского – особенно строками “опять / в работу пущен /сердца /выстывший мотор”, которые являлись мощным ударом по ее положению музы поэта. Досадным был сам факт написания этого стихотворения, а публикация подтвердила, что раньше было известно лишь по слухам, – что поставщицей горючего для поэтического мотора была теперь не Лили.

Описав первую встречу у доктора Симона – “входит / красавица в зал, /в меха / и бусы оправленная”, Маяковский дает определение любви, которое может считаться одним из наиболее сильных в истории русской лирики: