Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Любить —
          это значит:
                    в глубь двора
вбежать
       и до ночи грачьей,
блестя топором,
              рубить дрова,
силой
     своей
          играючи.
Любить —
          это с простынь,
                        бессонницей рваных,
срываться,
         ревнуя к Копернику,
его,
    a не мужа Марьи Иванны,
считая
      своим
            соперником.

Публикуя этот гимн силе любви, Маяковский рисковал репутацией пролетарского поэта, в чем он, естественно, отдавал себе отчет. Он всегда болезненно реагировал на намеки о том, что он живет не так, как – по мнению критиков – должен; а любовная связь с “белой” эмигранткой и вовсе превращала его в открытую мишень для нападок. Покупка машины тоже была щекотливым делом в стране, где личные автомобили можно было сосчитать на пальцах одной руки. Понимая, что “рено” зачтут ему в минус, Маяковский защитился стихотворением “Ответ на будущие сплетни”, объясняя, что он заплатил за машину своим пером: “Две тыщи шестьсот / бессоннейших строк / в руле, / в рессорах / и в спицах”; “Не избежать мне / сплетни дрянной. / Ну что ж, / простите, пожалуйста, / что я / из Парижа / привез Рено, / а не духи / и не галстук”. Стихотворение было написано до того, как машину доставили в Москву, и напечатано в январском номере газеты “За рулем”.

Обывателиус вульгарис

Одновременно с этой высокой лирикой Маяковский работал над самым антилирическим произведением своей жизни. Завершенная в конце декабря пьеса “Клоп” была с энтузиазмом встречена Всеволодом Мейерхольдом, который десять лет назад ставил “Мистерию-буфф”. Постановочные работы – декорации, костюмы, репетиции – были выполнены в рекордный срок – меньше месяца; музыку к спектаклю написал молодой композитор Дмитрий Шостакович.

Во второй версии автобиографии, которая была подготовлена в апреле 1928 года, Маяковский сообщил, что за прославляющей революцию поэмой “Хорошо!” последует поэма под названием “Плохо!”. Она не была написана, вместо нее Маяковский задумал пьесу “Клоп”, главный герой которой – любитель выпить и побренчать на гитаре, слезливый обладатель партбилета Присыпкин представляет собой вульгаризованный вариант советского гражданина, пародированного Маяковским в поэме “Про это”. Присыпкин, чтобы жениться на маникюрше и кассирше Эльзевире Ренессанс, бросает свою старую любовь, работницу Зою Березкину, и та в отчаянии пытается покончить жизнь самоубийством. На свадьбе, которую празднуют в парикмахерской, вспыхивает пожар, и все погибают. Через пятьдесят лет в подвале дома находят замороженного Присыпкина, утонувшего при тушении пожара, и Институт человеческих воскрешений получает задание разморозить его. Вместе с Присыпкиным воскрешается и клоп – “редчайший экземпляр вымершего и популярнейшего в начале столетия насекомого”, распространяющего заразные явления, которые в 1979 году давно исчезли и остались лишь в словарях: влюбленность, романсы, самоубийство, танцы, табак, водка… Когда молодая девушка начинает танцевать чарльстон и бормотать стихи, профессора объясняют, что “это приступы острой «влюбленности», – так называлась древняя болезнь, когда человечья половая энергия, разумно распределяемая на всю жизнь, вдруг скоротечно конденсируется в неделю в одном воспалительном процессе, ведя к безрассудным и невероятным поступкам”. А когда ассистентка профессора, не кто иная как постаревшая Зоя Березкина, признается, что пятьдесят лет назад она пыталась покончить с собой из-за любви, профессор восклицает: “Чушь… От любви надо мосты строить и детей рожать…” Реплики явно автобиографичны, здесь слышатся намеки и на самоубийство Антонины Гумилиной, и на рождение дочери Элли-Патриции.

Когда клопа в конце концов ловят, его вместе с Присыпкиным отправляют в зоопарк. Их двое – разных размеров, но одинаковых по существу: это знаменитые “клопус нормалис” и… “обывателиус вульгарис”. Оба водятся в затхлых матрацах времени”. Запертого в клетку вместе с гитарой, водкой и папиросами Присыпкина – “существо”, как его называет директор зоопарка, – показывают любопытной публике. Специальные фильтры “задерживают выражения”, его вульгарные речи доходят до слушателей в отцензурированном виде. Иногда он курит, иногда “вдохновляется” с помощью водки. Директор призывает его сказать “что-нибудь коротенькое”, и Присыпкин, обращаясь к театральной публике, кричит: “Граждане! Братцы! Свои! Родные! Откуда? Сколько вас?! Когда же вас всех разморозили? Чего ж я один в клетке? Родимые, братцы, пожалте ко мне! За что ж я страдаю?! Граждане!..”