Стазис

– С упырем твоим? Все хорошо, отмудохали от души душевно. В другой машине едет, под конвоем. Он опасный, так я его в другую машину посадил, от греха подальше.

– А я?

– Что ты? – удивился Колымцев.

– Я не опасный?

– Ну какой же ты опасный, Саша, – расстроился Колымцев. – Ты же верный мой боец, клану защитник и князю лояльный гражданин. Разве не так? Мы тебя довезем до обозов, награду дадим. Будешь мой помощник, правая рука!

Он посмотрел на руку Горбача в повязке и с шиной, слегка ткнул ее сапогом. Горбач скривился от боли, но волевым усилием подавил стон.

– Правая рука, ох, – засмеялся Колымцев. Он прямо закис со смеху, даже пополам сложился. Смеялся около минуты, но Горбачу показалось, что вечность. Колымцев стучал по плечу своего бойца, чтобы тот смеялся вместе с ним. Потом устал, вытер слезы и вздохнул с удовлетворением. – Посмеялись, и будет. Как рука-то, Саша? Поменьше болит уже?

Горбач не отвечал. Несколько секунд ехали молча, только мотор тарахтел, брезент дрожал от ветра. Грузовик шумно подскакивал на стыках дороги и дребезжал бортом. Горбач отвернулся и видел только кусок неба в просвете брезента и Лизу, которая лежала без сознания.

– Отвечай, когда с тобой разговаривает сквад-капитан, – сказал Колымцев, резко перестав улыбаться. – Пока у тебя, напоминаю, есть еще одна рука и другие всякие конечности. Я, кажется, уже показывал тебе, как я умею обращаться с конечностями. Ты не верил, а зря.

– Поменьше болит уже, – сказал Горбач.

– Ну и хорошо. Плохо же, когда рука болит, – сказал Колымцев. – Она тебя отвлекать будет.

– От чего?

– Как от чего? – удивился Колымцев. – От виселицы. Мы как до стоянки обозной доедем, так тебя сразу и повесим. Ну, может, не сразу, а наутро. Я попрошусь в команду экзекуторов, не могу же я своего парня без заботы оставить. Какой я иначе буду капитан? Не бойся, сделаем все по-мужски, по-взрослому. Петля не туго, никакого мыла и масла. Ты же хотел по-мужски? Помнишь, на плацу? Хотел, чтобы тебя перестали девочкой называть? Помнишь?

– Помню, – сказал Горбач без эмоций.

– Ну вот и будет по-мужски. Все, как ты хотел. Есть еще какая штука, Саша. Если небольшую дырочку в горле сделать, вот здесь, где воздух идет, то очень даже интересно может получиться. Я давно хотел попробовать. Умные люди говорят, клиент трепыхается полчаса, синий весь, а дышать-то дышит. А без этого минуты две, и все. Лишние полчаса жизни тебе подарю.

Горбач пытался понять, как его связали. Выходило плохо. Больную руку сильно крутить не стали, милосердцы драные. Зато здоровую обвязали вокруг тела и скрутили запястье. Однако здоровое запястье скрутили неплотно. Горбач нащупал пальцами крючок в углу кузова, где лежал. Если зацепить за него веревку, можно попробовать что-то сделать. Надо их хотя бы отвлечь как-то.

– Главное – шею не сломать, когда вешаешь с дыркой в трахее, – высказался боец в углу кузова грузовика. – Надо аккуратно опускать. Если резко с петли бросить, то можно шею сломать, а это вообще не так интересно.

– Человек разбирается, – сказал Колымцев с уважением. – Человек у князя служил творческим директором по казням.

– Ерунда, – сказал боец. – Советовал просто. В свободное время.

– Неважно, – сказал Колымцев. – Ну что, Саша? Что думаешь по поводу происходящего? Виселица, я напоминаю. Если попросишь прощения, то я сделаю все помягче.

Горбач нащупал крючок, сумел зацепить им край веревки на запястье и начал аккуратно тянуть. Но молчать тоже было нельзя.

– Прощения просить? – спросил он. – За что? Что я вообще сделал?

– Во-первых, ты меня обидел. Перед строем унизил. Очень мне было обидно.

– Вы избили меня и бросили в зиндан за это! – крикнул Горбач.

– Во-вторых, ты спутался с эмиссаром. Это уж точно смертная казнь, как ни крути. Тут мои полномочия все. В-третьих, ты мне просто не нравишься. Ты не заметил разве? Говна кусок никчемный. Мне просто нравится тебя давить. Я же тебе ад обещал, я свои обещания помню, – сказал Колымцев.

– Я ничего не сделал. Меня бросили в Красноармейске, я просто шел за обозами. Я расскажу князю, и он меня помилует, – сказал Горбач.

– Господи, глупость какая, – огорчился Колымцев. – Я тебя к князю не пущу, дурачок. А если он на тебя захочет посмотреть, я тебе язык вырежу. Скажу, ты песни пел, у эмиссара своего дратого научился. Думаешь, мне князь не поверит? Висеть тебе, Саша. Если только слушаться не станешь меня, тварь ты бесполезная. Понятно это? Я тебя единственный от петли могу спасти. Видишь, что у меня в руках?

– Что? – спросил Горбач.

– Твои яйца, – сообщил Колымцев. – Ничего не видишь? Это потому что они такие маленькие, что их и нет почти, еще от холода сжались. Но они все равно здесь. Будешь слушать меня, тварь?

Он ткнул его в больную руку, и на этот раз Горбач не удержался, завыл от боли. Колымцев удовлетворенно кивнул. Горбачу захотелось съежиться и спрятаться. Пусть слушаться, пусть бьет, лишь бы жить, сидеть в уголке. Князь простит, с Колымцевым можно договориться. Надо выжить, а дальше уже решать. Из клана сбежать, может. Господи, как больно.