Стебель травы. Антология переводов поэзии и прозы

О, каким легким он оказался, когда, положив себе на плечо его руку, я подхватил его и повел к машине! И с каким беспокойством поглядывал он при этом на крыло и радиатор! В то время как стоявшие вокруг объясняли новоприбывшим прохожим, что видели и слышали, я водрузил его на заднее сидение, усадил полулежа, ободряюще кивнул и поехал по направлению к школе. Недалеко от школы жили или занимались частной практикой врачи. Я вспомнил о белых эмалированных табличках перед палисадниками.

Я наблюдал за ним в стекле заднего вида, он закрыл глаза, губы дрожали, от уха вниз стекала тонкая струйка крови. Обеими руками он оперся о спинку переднего сидения и приподнялся, – конечно же, не для того, чтобы легче переносить боль, – он что-то искал в многочисленных своих карманах. Затем извлек оттуда листок бумаги, оказавшимся голубым конвертом, и умоляюще протянул его мне: «Вот, вот, адрес». Он выпрямился, наклонился ко мне через сидение и сдавленным голосом, настойчиво, с непривычным ударением произнес: «Лигнигтцершрассе».

Для него сейчас, наверное, не было ничего важнее на свете, как убедить меня. Страх всё явственней отражался на его лице.

«Не надо доктора, надо Лигнигтцершрассе», – сказал он, помахивая голубым конвертом. Мы подъехали к стоянке такси поблизости от школы, я остановился, показал ему знаками подождать, пока я ненадолго отлучусь; затем подошел к таксистам и справился у них, где находится улица Лигнигтцершрассе. Те сказали, что есть две улицы с таким названием, но, разумеется, раз уж я здесь, то, видно, хочу попасть на ближайшую из двух, и описали путь, которым ездят сами – мимо больницы, через туннель, до самого края заводского района. Я поблагодарил, зашел в телефонную будку и набрал номер школы. Мои занятия давно должны были начаться, и никто не снимал трубку. Я позвонил домой и на удивленный голос жены сказал: «Не пугайся, у меня была авария». Она спросила: «Ребенок?» – «Иностранец, – ответил я торопливо, – похоже, иностранный рабочий, я должен его отвезти. Пожалуйста, сообщи в школу». Напоследок я еще раз набрал номер школы. Теперь было занято.

Я вернулся к машине. Перед ней стояли два таксиста. Повреждения дали им повод для спокойной беседы об авариях, случавшихся с ними, при этом в своих рассказах они старались превзойти друг друга. В машине никого не оказалось. Я наклонился над задним сидением и даже похлопал по нему. Водители ничего не приметили, но допускали, что он прошел вперед и, может, уехал в первом из стоявших в очереди такси. Южный тип, в кепке, к тому же пораненный – такого определённо запомнили бы. Они полюбопытствовали, где это меня так угораздило, я рассказал, и оба оценили мои убытки, в лучшем случае, в восемьсот марок.

Я медленно поехал на Лигнигтцершрассе, мимо больницы через туннель к заводскому району. Небольшой завод по производству проволоки, территория обнесена металлической сеткой. Тяжелые прессы плющат металлолом – разбитые автомобили. Я ехал мимо мрачных корпусов, называемых ремонтными мастерскими, мимо экспедиционных контор и занесенных снегом складских площадок, – нигде ни единого человеческого следа.

Лигнигтцершрассе, казалось, вся состояла из одного лишь дощатого забора, сплошь оклеенного плакатами. Он отгораживал от дороги высокие, словно застывшие желтые краны; ни одного жилого дома, в глубине – здание фабрики: дверей нет, окна разбиты, черные языки копоти напоминают о произошедшем здесь когда-то пожаре. Сквозь дыру в заборе я заметил жилой фургон с ушедшими в землю колесами. Остановил машину и пошел туда по грязному снегу; никого кругом. На окнах занавески, на ступеньках приставной лесенки следы от соли, из жестяной трубы на крыше валит дым.

Вероятно, я бы обошел фургон и удалился прочь, но вдруг серая занавеска шевельнулась, и я увидел кольцо на пальце, поправлявшем её. Поднявшись до средней ступеньки, я постучал. За дверью торопливый обмен словами с множеством шипящих звуков, затем дверь открылась, и на придерживающей её руке прямо перед собой я увидел перстень с печаткой. По мере того как я поднимал глаза, передо мной угрожающе вырастал человек: узкие отглаженные брюки, короткое пальто с меховым воротником, в верхнем кармане пиджака – сверкающий треугольник шёлкового платка. На ломаном немецком он вежливо спросил, кто мне нужен, и не успел он до конца произнести свой вопрос, как, взглянув в открытую дверь, я сразу же узнал лежавшего на нижней лежанке двухъярусной кровати и указал на него рукой: «Вот он, он мне нужен». Меня пригласили войти. Четыре постели, умывальник, на голых деревянных стенах прикнопленные открытки, семейные снимки, газетные фотографии – это сразу бросилось в глаза; немного погодя, уже после того как крикливо одетый хозяин предложил мне табуретку, я увидел под койками картонные чемоданы и коробки.

Пострадавший лежал, вытянувшись, под одеялом, на котором красными буквами было написано: «Отель». Темные глаза блестели в полумраке помещения. Он равнодушно ответил на мое приветствие, никаких признаков, что узнает меня, ни страха, ни любопытства.