Стеклянная гора

Чем зеленее ветка бузины,
тем горше дудочка,
и простенький мотивчик
горчит, кислит - так ласковая юность
обходится со старостью, шутя,
так музыка ведет себя при свете
костра, который жгут мальчишки,
и детских тел над темною водой.
Чем дальше в возраст,
тем сильнее щиплет
на языке та веточка, что ты
бросал в огонь раз сто,
а то и больше, но
сжечь не смог. Так непреложна сила
молочных соков, зелени. И я
учусь играть на дудочке
и слышу, как в тесное пространство
полой ноты
вдруг прорастают ветви, листья, хвоя
и шмель летит на сладкий запах мяты.

46.

А в четвертом часу
небо все же промокло, и крыши
потекли, и листву понесло
по заторам осенних ручьев.
День некругло писал у тебя на губах,
и некруглые буквы
составлялись в такие слова,
что словам стало тесно,
и теперь между нами
они оказались запрудой,
помехой для рук и для глаз.
Пусть ручьи унесут
эту тяжесть, пусть дожди
корни каждого слова омоют —
слушай, как размокают небесные путы,
разбухают подземные реки,
слушай дождь у меня под рукой —
И услышишь...

47.

Я говорю от первого лица
на языке, в котором точат слово
о слюдяные крылья стрекозы.
Природный звук вслепую
ищет место. Минуя
риторические тропы,
за длинноногим сумеречным светом
выходит в поле, кличет,
в било бьет.
Цевницы древних, даже и в земле,
ему послушны. На этом звуке
отдыхает время — так плещет
голубиное крыло
над самым ухом посредине сна.
Пускай слова пронзают
хрупкий воздух,
как кости в рыбе разрезают плоть,
ножи линнеевского каталога,
той странной, укрепившейся в латыни,
таблицы, где захваченный врасплох,
я, человек, в родстве с нетопырем,
летучей мышью, подгрызаю корни
воздушных рощ...

48.

Много званных, но избранных мало —
научи в воскресенье,
когда уже листья давно облетели
и пусто вокруг - на горах
видеть дальше: и реку, и дом
у реки, где мы встретились
и куда заходили прощаться
насовсем. Видеть солнце
и висящего ястреба - осеннюю
бабочку, смятую между стекол
небесных. На свету видеть ночь
и больничную лампу и тебя,
но теперь уже девочкой, ты
подходишь и младшего брата
целуешь, и глядишь в темноту:
"Вот, мы избраны, значит,
тьма станет светом, мы встретимся
и под утро, бесполые, выйдем
в осень, и весь этот свет
назовут воскресеньем...

49-51.

Подтянуть к небесам
что созрело, что к смерти готово.
Ничего не писать,
не писать, но работать над словом.
Двухнедельный глоток
жгучей соли и детской
беспамятной кори,
да платок
со слезой,
да дельфин и русалка на море.

***