Стеклянная клетка

Разглядывая платье, поворачивалась она перед трельяжем. Как будто ничего. А Юли непрерывно тараторила у нее за спиной: «Первый сорт, цыпонька, просто зависть берет, ей богу, ты и не представляешь, как идет тебе, цены такому платью нет, хотя я, конечно, не к тому». Магдольна не слушала: всегдашняя ее подтекстовка; она изъянов искала, вдруг потом, дома, обнаружатся, когда наденешь. В талии вроде бы узковато, может, пополнела с тех пор, как мерку снимали, но лучше уж пусть так, фигура стройнее, отпустить — будет широко; а Юли все усердствовала с мелком в руках; то спереди одернет, то сзади, присев на корточки, то, пометив, поправит в проймах, то опять к себе повернет: «Дай-ка взгляну». Магдольна вертела шеей, пытаясь увидеть себя сзади и не следя, над чем там колдует Юли. Живот между тем стал словно бы поменьше и грудь поизящней, и на бедрах убавился лишний жирок.

— Ну? Нравится? — осведомилась Юли, добиваясь ответа, но Магдольна все смотрелась недоверчиво в зеркало. Что-то в ней появилось не свое, неузнаваемое. Юли подпорола бритвой шов на воротнике, зашпилила булавкой. — Вот теперь в самый раз! — вскричала она с воодушевлением. — Теперь, лапочка, сам черт не придерется. Снимай!

Магдольна сняла платье и в одной комбинации стала наблюдать, что делает Юли, которая уселась за машинку; в зеркало смотреть она избегала, находя себя в платье интересней и не желая показываться себе в невыгодном свете. Юли же болтала и болтала, язык у нее работал безотказно, про некую Ирен стала сплетничать, общую их подругу, с которой столкнулась на улице.

— Нет, я думала, разревусь; ну и видик у нее! Ты ведь знаешь, какая она была, девочка нарасхват; помнишь Марковича?

— Это к которому жена прибежала, скандал закатила? — хихикнув, оживилась Магдольна. — А мы еще в туалете подслушивали, там все слышно из кабинета…

— Ну да, ну да, — захлебываясь и даже по коленкам хлопая себя от восторга, завопила Юли, — еще ругалась как извозчик; ругается и визжит: «Я добродетельная мать, я добродетельная мать», помнишь?

Магдольна от души посмеялась над «добродетельной матерью».

— А помнишь, на Матру автобусом ездили? Как «при чем», он же там к ней начал приставать, в роще за рестораном лапать; ну так вот, слушай! После того шухера у Ирен шофер один завелся, симпатяга-парень и на морду очень даже ничего, Фери или Золи, не важно, но он еще там с одной путался, а Ирен, нет чтобы ее отвадить, его отшила — и вышла с досады за того кондитера, ну того, рябого, не знала случайно?

Магдольна знала, но по ее выходило, что он пекарь.

— Пекарь, кондитер, один черт, главное, он в восемь ложится, в три встает, хорошо, если раз пять в году и переспит-то с ней по-настоящему! Подумай, как она после всего этого может выглядеть?

Магдольна подумала и усмехнулась.

— Цыпонька, ты не поверишь: раздалась, как корова симментальская, поперек себя шире, каждый божий день по два кило сдобного хлеба уминает, а завоображала… думает, не работает, так уж и барыня… и детишек трое; по себе знаешь, Магдулик, что это такое! Ну, вот и готово, — подхватила она платье, — на, примерь! Вот что они делают с собой, эти бабы.

Магдольна натянула платье — действительно, сидит еще лучше; в чем тут дело, оставалось загадкой. Юли забила в ладоши.

— Провалиться мне, Магдулик, ты просто красавица, тебя и не узнать, нет, слушай, я серьезно, ни одно платье мне еще так не удавалось, ей-ей; мужики бегать будут за тобой, вот увидишь!

— Уж прямо! — отмахнулась с гримаской Магдольна Гомбар. — Есть мне о чем голову сушить, других забот нет, — но тут же покраснела, сообразив: неправда, было правдой полчаса назад, а в эту минуту, при упоминании о мужиках, испытанное перед тем странное, греховное чувство опять пробудилось в ней, и, спеша отвлечься, она с сердито наморщенным лбом принялась оглядывать себя в зеркало — не исключено ведь, что Юли нарочно заговаривает ее, чтобы какого-нибудь огреха не заметила.

Юли засмеялась: вот, не верит, да чего ради выхваляться мне перед тобой; потом завела про какого-то инженера, который сейчас за ней ухлестывает, мол, к Ади Клингеру пора, иначе не ручаюсь за себя, ты же меня знаешь.

Магдольна Виг по-прежнему недвижно стояла перед трельяжем.

— Ну снимай, я тебе заверну, — сказала Юли.

— Нет, — отозвалась наконец Магдольна. — Не надо. То, барахляное, заверни.

— В этом пойдешь? Ну и правильно, лапочка, — удивясь было, понимающе рассмеялась Юли. — Вижу, и тебе понравилось.

И пока она заворачивала другое (которое еще утром казалось вполне приличным, а теперь, рядом с Юлиным блистательным изделием, вмиг померкло и стало «барахляным»), Магдольна поворачивалась перед зеркалом во все стороны, там и сям притрагиваясь к себе, словно изучая себя, новую. Юли завернула «барахляное», подняла глаза, оглядела недоверчиво подругу и, недовольная, обошла вокруг. Вид у нее сделался совсем мрачный.

— Что? — испугалась Магдольна. — Что-нибудь нехорошо?

— Слишком даже хорошо, — ответила та глухо. — Слишком даже, лапонька, для тебя.