Стеклянная клетка

Халлиха помедлила, но, поскольку та углубилась в свое занятие, попрощалась со всей сердечностью. Но Магдольна Гомбар знала: Халлиху все утро будет мучить любопытство: о чем это, якобы «неважном», хотела ей сказать соседка вчера вечером и что за дела удерживают ее нынче дома. При этой мысли Магдольна слегка повеселела: будучи сама роста небольшого, она терпеть не могла дородную толстуху Халлиху — и еще за то, что, стоит повысить голос, она уже тут как тут, просит для вида одолжить что-нибудь по хозяйству.

Управясь с глажкой, она в шесть разбудила детей. Старшенькую водили в детский сад, младшего приходилось еще таскать на руках, но садик и ясли были, по счастью, друг возле друга и по дороге на трамвай. В полседьмого вышли, Магдольна захватила сумку — зайти на обратном пути за покупками. Около восьми вернулась, убрала постели, вынесла ковры на галерею, развесила их на решетке, намазала мастикой и натерла полы, намочила детское белье, вытерла пыль, полила цветы, обмахнула ковры веником, смоченным в нашатыре, снова постелила, когда выветрился запах, расставила мебель, перемыла посуду, оставшуюся с утра и со вчерашнего вечера, уложила выглаженное белье в шкаф, подтерла напоследок плиточный пол на кухне, наскоро опять помылась и, надев платье поприличней, подхватила сумку и побежала к Юли.

Юли создает человека по своему образу и подобию, тогда как Густав отпуском своим воспользоваться не умеет

Магдольна Гомбар не любила Юли, хотя та была ее приятельницей, ни разу, однако, не задумываясь, как же совмещаются две эти не очень совместимые вещи. Когда-то они жили вместе, снимая комнату; вместе с год проработали на ткацкой фабрике, но Юли, особа разбитная и практичная, к тому же еще смазливая, обучилась шить и стала частницей, сойдясь с Ади Клингером из пивной на улице Элемер (вон куда захаживала, очень характерно для нее); Клингер этот, перейдя официантом в модный второразрядный ресторанчик в Буде, «Золотую щуку», и начав один огребать чаевых не меньше, чем они вдвоем с Густи зарабатывали, купил своей подружке швейную машинку, и та засела дома. Разрешения у нее не было, зато работы — навалом. Всем на свете обзавелись, от телевизора до холодильника, зажили не хуже других. Но Юли осталась непременной частью и Магдольниного существования: было кому завидовать и кого хаять. То оказывалась она недосягаемым образцом, то последней тварью, смотря по настроению. Густи же, наоборот, неуклонно, независимо от настроения старался ее очернить, считая злым гением жены и величая не иначе как отпетой шлюхой. (Магдольна, положим, прекрасно помнила, что высоконравственное это мнение ничуть не мешало мужу в свое время приударять за ней; правда, Юли, какой непутевой и отпетой ни была, если уж на нее «найдет», дружбу все-таки ставила выше и показала Густи фигу, однако особой благодарности к ней Магдольна не испытывала, подозревая не без оснований: дружба дружбой, но, приглянись он ей по-настоящему, увела бы глазом не моргнув.) Упомянутое платье шилось не к именинам — больно нужно, все равно они мужнины, не ее, хлопоты только лишние из-за всей этой суеты; просто Юли на днях позвонила на фабрику: готово, мол, можешь в субботу забирать.