Стеклянный Дворец

Хотя Дину и Арджун уже давно знали друг друга, они никогда не были друзьями. Дину воспринимал Арджуна как дружелюбное, но неуклюжее домашнее животное, к примеру, большую собаку или хорошо выдрессированного мула — верное создание, добродушно виляющее хвостом, но безнадежно назойливое и вряд ли способное что-то внятно произнести. Но Дину не был настолько высокомерным, чтобы не исправить неверное впечатление. На станции Ховрах, в тот день, когда он сфотографировал Арджуна бегущим по платформе, он немедленно понял, что тот значительно изменился с тех пор как они встречались в детстве. Арджун вышел из своей дремоты, его речь больше не была путаной и неразборчивой, как когда-то. Это само по себе оказалось интересным парадоксом, поскольку словарный запас Арджуна теперь, похоже, состоял главным образом из жаргона, смешанного с разного рода английским и панджабским слэнгом, теперь он всех называл "парнишка" или "приятель".

Но по дороге домой со станции Арджун сделал нечто, поразившее Дину. Вспоминая уроки тактики, он начал описывать топографический объект — холм. Он посчитал все его скалы и выходы пород, отметил особенности растительности и какое там можно устроить укрытие, прикинул угол наклона и посмеялся над тем, что его друг Харди всё оценил неправильно, так что его результаты не засчитали.

Дину понял слова, образы и метафоры, которые объединили его с Арджуном — это был не тот язык, с которым тот у него ассоциировался. Но к концу выданного Арджуном описания Дину почувствовал, что может мысленно представить этот холм. Из всех слушателей, вероятно, только он полностью осознавал всю сложность запоминания подобных деталей и такую живость описания. Он был зачарован как точностью рассказа Арджуна, так и той бесцеремонностью и полным отсутствием робости, с которыми он говорил.

— Арджун, — сказал Дину, уставившись на него своим суровым немигающим взглядом, — я поражен… Ты описал этот холм, словно запомнил все мельчайшие детали.

— Конечно, — отозвался Арджун. — Мой командир говорит, что под обстрелом за пропущенную деталь можно заплатить жизнью.

На это Дину тоже обратил внимание. Он считал, что знает ценность наблюдательности, но никогда не думал, что цена может выражаться в жизнях. В подобной мысли было нечто уничижительное. Он думал, что военное дело относится к сфере физических умений, тренировок тела. Всего один разговор показал, что он ошибался. Дину дружил главным образом с писателями и интеллектуалами и никогда в жизни не встречался с военными. И вдруг в Калькутте обнаружил себя в окружении солдат. За несколько часов после прибытия Арджун наполнил дом своими друзьями. Оказалось, что он знаком с парой офицеров из военного городка Форт-Уильям в Калькутте. Стоило ему сообщить о себе, как его друзья стали появляться в доме в любое время дня, в джипах, а иногда даже в грузовиках, об их появлении возвещало гудение клаксонов и шумный топот.

— Так всегда и происходит в армии, приятель, — заявил один из них, пытаясь некоторым образом извиниться. — Куда направится один фаюджи, туда и все остальные…

В прошлом отношение Дину к армии колебалось от прямой неприязни до насмешливого безразличия. Теперь он оказался скорее озадаченным, чем враждебным, его снедало любопытство относительно мотивации военных. Он поразился их сплоченности и был приятно удивлен, как Арджун, к примеру, тут же начинал помогать остальным. Этот образ жизни и мыслей был полной противоположностью всему, во что верил Дину. Сам он всегда чувствовал себя счастливее наедине с собой. Друзей у него было мало, и даже с лучшими из них всегда оставался осадок неловкости, обдуманной осторожности. Именно поэтому он получал такое удовольствие от фотографии. Не было места более одинокого, чем темная комната с ее тусклым светом и зловонной теснотой.

Арджун, наоборот, похоже, находил огромное удовольствие в разработке деталей планов, которые придумали другие, даже необязательно люди, а просто учебники или специальные процедуры. Однажды, рассказывая о перемещении своего батальона из одной казармы в другую, он описал эту рутинную процедуру с такой гордостью, словно лично сопровождал каждого солдата на станцию. Но под конец выяснилось, что его роль заключалась лишь в том, чтобы стоять у двери вагона и составлять список. Дину поразился, что именно от этого он и получал удовольствие: от медленно накапливающихся мелких задач, от составления списков, в результате чего передвигался взвод, а потом и батальон.