Стеклянный Дворец

— Причина в том, Долли, — ответила Ума, — что мистер Ганди возглавляет лояльную оппозицию. Как и многие индийцы, он решил обращаться с империей, надев бархатные перчатки вместо железных рукавиц. Он не видит, что империя остается в безопасности, пока ей сохраняют верность индийские солдаты. Индийская армия всегда подавит оппозицию, где бы она не возникла — не только в Индии, но и в Бирме, Малайе, Восточной Африке — неважно где. И, конечно, империя делает всё возможное, чтобы держать этих солдат под рукой: служить могут лишь люди из определенной касты, они полностью выключены из политики и более мудрого общества, им дают землю, а детям гарантирована работа.

— И на что же вы в таком случае надеетесь? — спросила Долли.

— Открыть солдатам глаза. Это не так сложно, как тебе кажется. Многие лидеры Лиги — бывшие солдаты. Джани Амрик Сингх, например, помнишь его? Тот заметный сикх джани, который приезжал сегодня на пирс, помнишь?

— Да.

— Я расскажу тебе его историю. Впервые мы встретились в Калифорнии много лет назад. Он был старым военным и до того, как выйти в отставку, поднялся до младшего офицера в британской индийской армии. Когда я впервые я услышала его речь, он говорил о необходимости открыть глаза индийским солдатам. Через некоторое время я сказала ему: "Но, Джани, вы сами служили в этой армии, почему вам понадобилось так много времени, чтобы понять, как вас использовали для покорения других?"

— И что он ответил?

— Он сказал: "Вы не понимаете. Мы никогда не думали, что нас используют для покорения других людей. Наоборот, мы думали противоположное. Нам говорили, что мы освобождаем эти людей. Вот что они говорили — что мы отправляемся освобождать этих людей от дрянных королей и злобных традиций и всё такое прочее. Мы верили, потому что они и сами в это верили. Нам потребовалось много времени, чтобы понять — в их глазах свобода существует там, где они правят".

Долли согласилась с этим, улыбнувшись и кивнув.

— Но что еще, Ума? Ты встретила кого-нибудь? Мужчину? Ты со своими революционерами разговариваешь только о политике?

Ума слабо улыбнулась.

— Я встречала многих мужчин, Долли. Но мы всегда были как братья и сестры, так мы называем друг друга — бхай и бахен. Что касается меня, они знали, что я вдова, и поэтому, мне кажется, мужчины смотрели на меня как на идеальную женщину, символ чистоты, и честно признаюсь, я не особо возражала. Всё дело в политике — как только ты ей займешься, больше ничего другого в жизни не остается.

Глава восемнадцатая

Ума проснулась на следующее утро и обнаружила, что завтрак подали на веранде, выходящей на склон горы, в сторону сияющей синевы Андаманского моря. Нил и Тимми прислонились к ограде балкона, болтая об автомобилях. Элисон и Дину слушали, но не присоединялись к разговору. Глядя на них, Ума вдруг осознала, что еще вчера не была с ними знакома, и на улице прошла бы мимо. Но теперь в их лицах она читала историю своей дружбы и жизни друзей, истории и траектории, которые связали жизни Эльзы и Мэтью, Долли и Раджкумара, связали Малакку с Нью-Йорком, а Бирму с Индией.

Дети стояли здесь, прямо перед ней, уже прошел целый день, а она не перемолвилась с ними и словом. В Сан-Франциско, до того, как сесть на пароход, она зашла в магазин, чтобы купить подарки, и закончилось всё блужданием по отделу детской одежды, погремушек и серебряных чашек. Для Умы стало потрясением, что так называемые "дети" теперь стали почти взрослыми — Нилу уже около двадцати, Дину и Элисон по шестнадцать, а Тимми всего на два года меньше. Она вдруг поняла, что если бы имела собственных детей, они были бы того же возраста и все подружились бы — канва жизненных связей несла бы отпечаток следующего поколения. Но этого не произошло, и теперь, слушая, как дети друзей подшучивали друг над другом с быстротой юности, Ума ощущала странную робость, пытаясь придумать, о чем с ними говорить, она поняла, что понятия не имеет, как они проводят время, о чем думают, какие книги читают.

Ума почувствовала, что будет молчать, если только получит такую возможность. И потому, такой уж она была, поступила именно так, как сделала бы на политическом митинге: поднялась на ноги и привлекла их внимание:

— Мне нужно вам кое-что сказать, так что послушайте. Наверное, мне следует поговорить с каждым по отдельности, иначе я никогда не пойму, что сказать каждому из вас…

Они посмотрели на нее, вытаращив глаза. Ума подумала про себя: что я делаю? Я их испугала и навсегда потеряла. Но потом они словно поняли значение ее слов и заулыбались, Уме показалось, что раньше ни один взрослый так с ними не говорил, даже не думал искать их компании.

— Что ж, тогда давай прогуляемся, Элисон.