Стеклянный занавес

– Лебедев – подонок! Думала порчу навести, а вокруг него и так черно!

– В конце концов, квартира ваша, вам решать. – Вале казалось, что её сзади огрели кувалдой. – Вещи вывезу позже.

– Конечно-конечно, мы же с вами не чужие!

– До связи.

Стоило справиться с рекламой воды «Лесной источник», появилась книжонка Лебедева. Только запретила себе думать о книжонке, созрел демарш Маргариты.

Валя не была плаксивой, но разревелась, и пока хлестали слёзы и текли сопли, почувствовала, что внутри лопнула какая-то натянутая нить.

И она не готова не только ничего выяснять, но в принципе иметь с кабинетом что-то общее. Словно сама квартира изменила ей с Маргаритой и от этого не отмоется.

Ревела, вспоминая, как лечила там первых больных, как проглядела в окно все глаза, ожидая Горяева после встречи в Останкино, как оказалась заложницей рэкетира Огурца с зажигалкой в виде пистолета.

Вспомнила тогдашнюю Маргариту с писклявыми модуляциями голоса а-ля Елена Соловей, с густой алой помадой и таким же бантом на виолончели, стоящей возле продавленного дивана.

Вспомнила толстого Эдика, производящего впечатление умственно отсталого. Вика приклеила ему погоняло Центнер, но теперь оно ему вовсе не подходило. Вспомнила лица полюбившихся пациентов. Особенно детей.

Валя плохо приспосабливалась к новым людям, а в кабинете всё притёрлось друг к другу до штриха. Они с Маргаритой и Эдиком были «сыграны между собой», как музыканты давно концертирующего трио.

Да и, несмотря на Маргаритины закидоны, Валя ощущала её и Эдика частью своей семьи. Потому отрывала от себя приросший к коже «кабинет» с кровью и слезами.

Ведь именно он дал ей и точку опоры, и материальную стабильность, и работу по призванию. Там бы навсегда и остаться, но телевидение вытолкнуло на американские горки.

По природе Валя была рабочей лошадью, а вовсе не искательницей экстрима, как Ада. Экстрима наелась в детстве. Хотела жить понятной и спокойной трудовой жизнью.

Ада точно сформулировала, что у Вали порода крестьянская – притулиться к печке и пялиться в одно окно, а у самой Ады порода цыганская – родиться в чистом поле и умереть в тёмном лесе.

Валя ревела, а Шарик лизал своим горячим языком её руки. Но тут на сотовый позвонил Эдик, который прежде, соблюдая субординацию, ни разу не звонил, а передавал информацию через Вику.

– Слышал, матушка сказала вам про кабинет, – заговорил он каким-то новым взрослым голосом. – Вы для нас столько сделали, простите! Но ей это как прыгнуть в последний вагон. Матушке самое важное, что к ней клиенты пошли, что она не хуже вас! А про меня когда всё узнаете, точно простите. Только вы нас насовсем не бросайте…

– Бабушка моя говорила, когда пьёшь из колодца, говори спасибо тому, кто его выкопал! – раздосадованно ответила Валя.

– Всю жизнь буду говорить спасибо. Но придётся на матушку поработать. Она всё равно будет вести приём, а её любой обидит.

– Да ради бога! Только учись больше на меня не рассчитывать.

– Я не с тем, чтоб на вас рассчитывать… Просто только вы, Вика… – Эдик замялся. – И ещё один человек. В смысле, одна девушка. По жизни ко мне нормально отнеслись. И я этого никогда не забуду.

– Ладно, – смягчилась Валя. – Рада, что у тебя появилась девушка. При случае познакомишь. Пока.

Валя умылась и позвонила Тёме. Застала дома, начала издалека:

– Что вы там с замутили с квартирой Викиной матери?

– Отожму, Валёк, девчонкины метры строго на правовом поле, – успокоил он.

– Вика в бутылку не полезет?

– Придержу. – Тёма сделал паузу. – Тут, Валёк, другая засада, неудобно сливать, но… Ритка борзеет. Вместо тебя принимает. Сидит в чёрном, как грузинская вдова, несёт х…ню, деньги берёт. Сказал ей, это не по понятиям – стрижёшь поляну на Валиной раскрутке! А Эдик в шестёрках.

– В шестёрках?

– Изображает охранника. Говорю ему, Валёк вас из дерьма достала, у вас денег на жратву не было. Отвечает, она по заграницам катается, приёма нет, бабок нет, а у меня – девушка! Прикинь, у оболтуса девушка! Я тебя, Валёк, к ним привёл, я тебя крышую, я за базар отвечаю, но Ритка ж – не Огурец, её не подомнёшь.

Тёмина преданность чуточку успокоила, разборки Валя не хотела, но было важно услышать, что хоть он её не сдал с потрохами.

– Тём, мы с Маргаритой всё разрулили, я большую квартиру покупаю, там будет кабинет. А пока всё равно принимать некогда. Ой, прости, ко мне пришли, – и отключилась, чтоб снова не разреветься в трубку.

Положила трубку и посмотрелась в зеркало: глаза опухли, превратились в щёлочки, голова разболелась. Это надо было скрыть до возвращения матери.

Валя обмакнула две ватки в заварной чайничек, положила на веки и, придерживая пальцами, вышла на балкон. Но, чёрт возьми, перед подъездом стояла иномарка «знайки-зазнайки», как Валя окрестила его для себя.

А сам он сидел на скамейке, читал книгу, и рядом, совсем как в советском фильме, лежал огромный букет полевых цветов. С одной стороны, обрадовалась, с другой – зачем именно сейчас, когда она зарёванная и опустошённая?

Валя молниеносно переодела старенький халат на яркий сарафан, напялила тёмные очки и спросила с балкона: