Стеклянный занавес

– Ты должна хотя бы это услышать и понять! В тысяча восемьсот сорок восьмом году Уложение о наказаниях уголовных и исправительных предусматривало ответственность за простое и квалифицированное изнасилование…

– Мне не это важно, – попыталась остановить его Валя, опять он давил со своей историей. – Я делаю передачу для простых людей, а не читаю лекцию про человечество с периода охоты на мамонтов.

– Современная антропология считает, что мамонты исчезли задолго до появления охоты, – возразил он, и это было уже совсем перебором.

Вика называла эту его черту «профессиональной деформацией». Горяев тоже умел навязывать своё, но он был хитрый номенклатурный лис, и когда Валя вздрагивала от кнута, успевал засунуть в её рот пряник.

Валя вышла из кухни, стремглав оделась и ушла, хлопнув дверью. В Останкино ехала, задыхаясь от обиды и не понимая, как он иногда становится совершенно глухим со своими лекциями, словно не видит, насколько она испуганна и растерянна?

Денис звонил на сотовый, но она не отвечала. Хотя, с другой стороны, если, имея сына-подростка, не понимает, что шпана трясёт с мальчишек деньги, как ему догадаться, что Валя знает об изнасиловании не понаслышке?

Вот и отлично, пусть узнает вместе со всей страной, вместе со своей мамой, бегущей тушить пожар на шпильках, и со своим папой, звонящим по каждому поводу генералам.

Валя выберет пик напряжения и признается, что в восьмом классе её изнасиловал мент, отец подруги, когда зашла к ней за контурными картами… И когда ехала, репетировала, как именно это скажет, пока голова не стала раскалываться от боли.

Передачу снимали в записи. Валя велела найти для неё строгое чёрное платье. И привезли именно такое.

– Ну, кулончиком сдобрить! Ведь как на похороны! – расстроилась костюмерша Антонина Львовна.

– Снимаем про изнасилования, – объяснила Валя. – А это всё равно что похороны.

– Как про это снимать? Стыдища только выговорить! – Пожилая костюмерша выронила из рук пластмассовую брызгалку для глажки и стала суетливо подбирать волосы в пучок, словно его растрепал ветер.

– Почему стыдища? – митингово спросила Валя, хотя совсем недавно считала так же.

– Скрывать надо всю жизнь. – Костюмерша замахала руками. – Как от прокажённой шарахаться будут.

– Антонина Львовна, меня в восьмом классе изнасиловал отец подруги, когда зашла к ней за контурными картами, – озвучила Валя заготовку вмиг охрипшим голосом. – Будете от меня шарахаться?

– Как же это? – всплеснула руками костюмерша. – А в милицию?

– Он и был милиционер, я это до сих пор вслух произнести боялась. И так миллионы баб живут… И ещё миллионы будут жить, если не говорить об этом! – Её зазнобило.

– Валюша, милая! Саму изнасиловали, молодая была. И всё как у вас – с сильным не дерись, с богатым не судись! Хотите, на колени перед вами встану, чтоб про милиционера на камеру не рассказывали? – бросилась обнимать её Антонина Львовна. – Во мне умрёт! Всю жизнь с известными людьми работаю!

– Почему ж не рассказывать? – Хоть кошки и скребли на душе, Валя уже отрепетировала, как вбросит это в эфир.

– Потом такое напишут, небо в овчинку покажется! Мало про вас дряни пишут? Семье вашей будет как больно! И его семье как после этого? Вдруг у него дети или кто другой…

И Валя, готовая броситься на амбразуру, поняла, что Антонина Львовна права. А сама почему-то не задумалась, как потом по ней ногами пройдут сотни пишущих и читающих, каково после этого будет матери, Вике, Юлии Измайловне, Денису.

А уж Ленке в родном городке и Оле в больнице просто хоть вешайся! И, видимо, с ней что-то не так, если перестала чувствовать границы, куда можно телезрителям, а куда нельзя.

– Спасибо, Антонина Львовна! Вовремя одёрнули! – Валя поцеловала костюмершу в сухую, пахнущую детским мылом щёку.

И вздрогнула. Такой же была бабушкина щека, так же пахла детским мылом. Другого в магазинчик Берёзовой рощи не завозили. Только детское и хозяйственное, которое называли «простым мылом». И показалось, что вместе с Антониной Львовной её останавливает бабушка.

Когда шла в студию, внутри всё дрожало. Федя Кардасов поймал её перед выходом к зрителям, привередливо осмотрел платье и выговорил в нос:

– «От чего вы всегда ходите в чёрном?» – «Это траур по моей жизни…»

Валя рыкнула в ответ:

– Руки у меня от массажа сильные, вмажу – десять травматологов не соберут!

– Этими словами начинается пьеса «Чайка», – отпрыгнул Федя, уже имевший печальное соприкосновение с Валиными руками.

– Клёво про десять травматологов, – шепнул Корабельский. – Беру напрокат.

Катя подошла, бережно поправила Вале волосы, чего прежде никогда не делала:

– Если бы у Опры была твоя внешность, её передачу смотрели бы на всех планетах Солнечной системы!

А Ада помахала из дальнего угла студии, где до самого начала съёмки с кем-то ругалась. Посреди первого ряда восседала Вика с подружками. Она подмигнула, подняла два пальца «викторией» и, чтоб все видели, кто тут главный, выкрикнула:

– «Голосуй сердцем!»

Валя кивнула экспертам, среди которых сидели уже знакомая гинеколог Ирина Куница, раздобревший полковник милиции и молодой психолог.