Стелла Крамриш, Присутствие Шивы

Рудра действовал в двух направлениях. В одном, обращенном в сторону творения, он подготовил семя для Отца, другое же ведет за пределы этого мира. Они лежат на одной бесконечной линии, пересекающей границу между доступной пониманию и трансцендентной областью, где находился Агни. Жизнь пришла на землю с семенем Праджапати, которое приготовил Рудра. Его мощь была мощью Непро-явленного и неизмерима, как само Непроявленное. Парадоксальным образом безмерная полнота Непроявленного осталась полнотой, и она может быть реализована йогом в самадхи. Отрешенный от действия, Рудра, Дикий Охотник, есть Господь Йоги, единый со своим Я, безмерным, неизменным, единосущным Непроявленному.

Миф Рудры начинается с деяния Бога. То, о чем идет речь в мифе, — основа, Непроявленное, сознание которого вызвало деяние Рудры. Рудра — это Сознание, и его действия — формы Сознания. Непроявленное пребывает внутри него. Каждое из его действий касается Непрояв-ленного.

Он принимает в своем изначальном мифе образ человека низкого положения, охотника, при виде которого не испытывали радости, хотя он был Богом. Это люди чувствовали, хотя отдавали ему в качестве подношений лишь остатки своей пищи или даже негодное для еды. Они также проводили специально посвященные ему жертвоприношения, но делали это за пределами деревни. Он был неприкасаемым среди богов; боги не желали видеть его на своих собственных жертвоприношениях, но его видели пастухи, а также женщины, когда ходили к водоему. Люди низших слоев общества и те, кто добывал себе пропитание попрошайничеством или рискованным, неправедным образом, знали его, ибо он был для них как угрозой, так и защитником. Он обладал такой властью; их жизнь была в его руках. Они боялись его, и, если он не вредил им, они почитали его в его могуществе и благости. Возможно, у них не хватало слов, чтобы передать его ужасающее величие. Слова родились у провидца, который в божественном прозрении наблюдал предвечную сцену и воспел ее в Раудра-брахмане², в «песне семени»³.

На предвечной сцене Рудра проявил не только свою пугающую мощь, но также свою власть и, вместе с тем, милость. Он не стал убивать Отца, или, если убил, то вернул его к жизни. Также он несколько раз отказывался брать скот, принадлежащий ему⁴. Его путь — господство над жизнью, жизнью не только богов или животных, но и своей собственной, ибо он — контролирующий свою силу аскет и бог, изливающий милость. Неистовство было его природой, а также причиной, по которой другие боги, хотя и не желали считать его равным, признавали его своим повелителем, Господом Животных, Пашупати. Как охотник он направлял свой яростный огонь вовне; как аскет он удерживал его внутри, и этот огонь озарял все его существо. Он стоял особняком и был чужд другим ведическим богам. Его можно было узнать по странному безумному виду. Он казался нищим и неухоженным, пренебрегающим своим внешним видом; боги презирали его, но он намеренно добивался бесславия, радовался выражениям презрения и оскорблениям, ибо «тот, кого презирают, счастлив, свободный от привязанности»⁵. Неистовый бог, принижающий себя, был йогом и, будучи Огнем, он сжигал в себе гордость жаром своего аскетизма. Он навлекал на себя презрение, проверяя и укрепляя свою отрешенность. Добровольно подвергая себя презрению, он убеждался, что сам он выше презрения. Подобным образом в других случаях он подвергал себя сексуальным искушениям, чтобы удостовериться и утвердиться в своей брахмачаръе. Рудра, по-видимому, предстает наводящим ужас неистовым богом, потому что он свиреп, сжигает, поглощает плоть, кровь и костный мозг⁶.

Земной формой Рудры был образ дикого охотника. Его боялись и избегали, хотя обнаженное тело, покрытое змеями и звериными шкурами, сияло святостью. Будучи чужд другим богам, он желал оправдать отношение тех, кто думал унизить его. Он подчеркивал все, что им казалось в нем презренным. Он становился предметом отвращения, представляя их вниманию как раз то, что они были способны увидеть в нем. В этом был аскетизм, который, подчеркивая его презренное положение, выявлял его отрешенность. Со стороны его ликование казалось сумасшествием. Это была хорошо подобранная маска, с помощью которой он отстаивал свою свободу от любых норм, по которым его кто-либо осмелился бы судить. Будь он человеком, гордость вытравила бы шутовство. Презираемый и отвергаемый, он смеялся и танцевал, как безумный. Он приковывал внимание к своему внешнему виду и ставил в тупик; он превращал себя в зрелище, взрывающее предрассудки и ограниченность его хулителей. Хотя он превосходил их понимание, они были зачарованы им. Боги Ригведы, наблюдавшие предвечную сцену, превратили ее в произведение искусства, явившее иной лик свирепого Лучника. В самом изначальном потрясении они прозрели космогонический порядок, которому подчинилось их творческое сознание. Они создали поэму, звучащую форму своего видения, и из этой субстанции сформировали другой аспект Рудры: Вастошпати, Бога жилища, стража священного порядка.