Стена

Свесившись между зубцами, друзья увидали, как Фриц достиг основания стены, возле которой с первыми лучами солнца выбрались на свет золотые огоньки мать-и-мачехи. Майер нарвал небольшой букетик, заправил за отворот кафтана, вновь ухватился за веревку и, едва ли не ловчее Саньки, взобрался наверх. Потом вытянул веревку и, с той же улыбкой, помахал рукой нескольким целившимся в него казакам. По зубцу цокнула пуля, издалека донесся выстрел.

— Прифет! Пуля — дура! Все равно никогда не попадай!

Тут казаки одновременно разрядили три или четыре пищали, но все как один, как и предполагал Фриц, дружно промахнулись, даже не попав в стену — пули ушли выше в молоко.

— Они держать пищаль, не как оружий, а как… Гриша, как будет, чем суют в печка?

— Кочерга! — расхохотался Колдырев.

— О, йа! Как кочеригу! Разве можно стреляй, когда так держать оружий?

И Фриц вернулся к прерванному обеду…

Смерть (1610. Апрель)

Православное крещение Фриц принял через несколько дней. Священник, узнав, что новообращенный родился пятнадцатого августа, заглянул в святцы.

— Августа семнадцатого. Фирс.

— Как? — удивился немец. — Фирс? Совсем похож на мой имя.

— По-гречески это означает «копье, обвитое виноградной лозой»! — сообщил другу полиглот Григорий. — Значит, копье, несущее мир. Нравится?

— Конечно!

Так и стал Фриц в крещении Фирсом Федоровичем. Но Наталья, которую он впервые решился в тот вечер позвать к ним в гости, чтобы скромно отпраздновать свое обращение, призналась, что все равно не сможет звать его иначе, как Фрицем, Фрицушкой…

— Больно уж имя красивое, — покраснев, пояснила девушка. — Фирс тоже красиво, но Фриц еще лучше.

— Да и мне, думаю, уж не переучиться! — заметил Гриша.

— И мне! — подхватил Санька. — Но это ж можно: звать, как зовется. Вон, в деревне у нас баба была — крещена Матроной, а кличут Матрёной, а то чаще Мотрей. Мотря и Мотря. И ничего, батюшка никого не поправлял. Что делать, коли так привыкли?

Санька за эти месяцы сильно вытянулся, и хотя по-прежнему был худ как щепка, выглядел уже повзрослевшим, совсем-таки юношей. Он гордился тем, что его друзья, взрослые мужчины, опытные бойцы, воспринимают его как равного. Однажды он признался в этом Грише и Фрицу, и Колдырев в ответ без тени улыбки сказал:

— А ты и есть нам ровня. Такой же ныне воин, как мы. Я вон, тоже был барчук московский, неколотый да нестреляный, а теперь, считай, старый боец, хоть в стрелецкие головы записывайся… И ты, Саша, — старый боец.

— А што у тебя нет барт, так это не так плёхо! — добавил Фриц. — Алекс будет бистро-бистро вырасти. Барт это…

И он провел рукой по щекам и подбородку.

— Борода? — догадался Санька.

— Да. Барт есть бо-ро-да.

— Ну, барта-то у меня еще долго не будет, — вздохнул мальчик, с завистью глянув на покрытые золотистыми волосами щеки друзей. — Как вырастет, так, небось, и жениться можно.

— А ты уж надумал? — подмигнул ему Григорий.

— Как надумаю, скажу! — неожиданно резко ответил Санька и сердито отвернулся.

Потом Фриц попрекнул друга:

— Зачем ты смеешься над парнем? Он же влюблен. По-настоящему влюблен.

— Ему же, кажись, еще четырнадцати нет! — фыркнул Гриша.

— А ты в четырнадцать лет не был влюблен? — удивился Фриц. — И вообще, раз уж сказал, что он такой же боец, как ты, значит, признавай его во всем таким же.

— Ну… наверное, ты прав… — вздохнул Григорий. — Только боязно немного: мальчишка еще ничего в этом деле не соображает, а любушка его — баба ушлая. Я про Варьку эту немало слыхал. Как бы раньше времени не обучила…

— Если обучить сможет, то это будет уже никак не раньше времени, — с обычной своей философской невозмутимостью возразил Майер. — И потом: почему ты так уверен, что она плохая? Об одиноких вдовах всегда много чего говорят.

Понятно, что этот разговор проходил по-немецки. И Санька только вздрагивал, когда проскальзывало знакомое имя. Сам он о Варе предпочитал не говорить.

…Пришла долгожданная Пасха. Как ни изможден был город долгой осадой, сколько горя ни перенесли осажденные, самый лучший из всех праздников они все равно встретили радостно. На торге всем выдали по четверику ржи, чтоб можно было испечь куличи. Из подвалов выкатили припасенные к этому дню бочки вина.

Было тепло, и люди одевались во все лучшее, что у кого осталось. Накануне, возле обмелевшей заводи на единственной оставшейся в городе речушке устроили баню. В котлах грели воду и потом, экономно ее расходуя, старательно отмывались от зимней грязи и копоти.

Крестным ходом шли внутри крепостных стен, мимо сложенных пирамидками пушечных ядер, мимо землянок с просевшими за зимние месяцы и наспех подлатанными крышами, мимо неимоверно разросшегося, будто здесь хоронили долгие годы, кладбища возле Крылошевских ворот… Но лица людей светились радостью. Они верили, что уж коль скоро выжили в эти долгие месяцы, пережили зиму, значит, будут жить и дальше. Молились и веровали, что скоро придет помощь из Москвы, что осада Смоленска будет снята.