Стена

А через неделю, на Красную горку, к Мономахову собору вновь собрались почти все горожане. Они пришли на свадьбу воеводиной племянницы и всем известного отважного защитника крепости — Григория Колдырева.

Гриша верил и не верил, что дождался этого дня. Весь мир казался ему сияющим, небесно-чистым, душа была полна такой великой пасхальной радости, какой он не испытывал еще ни разу в жизни. И эту радость уже ничто не могло омрачить.

Катерина была красива, как никогда. Она сильно похудела за время осады, однако лицо от этого стало тоньше и обрело нежную хрупкость, глаза сделались будто вдвое больше и светились, как темные драгоценные топазы. Широкая панёва[94] из золотой парчи и шитый золотом кокошник, покрытый золотистой фатой, оттеняли нежную молочную кожу и алый румянец, в то утро заливший лицо девушки.

— Венчается раб Божий Григорий рабе Божией Екатерине во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Венчается раба Божия Екатерина рабу Божию Григорию во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Григорий слышал голос владыки Сергия, но тот будто доносился издали. Пение хора, легкий гул толпы, заполнившей Мономахов собор, все было нереальным, как во сне. В душе звенела одна лишь мысль: «Неужели… Неужели… Неужели…»

— Именем Господа Нашего Иисуса Христа объявляю вас мужем и женой!

Муж и жена вышли из храма к ступеням лестницы, ведущим к площади. Сияющий, по-праздничному разодетый воевода стоял рядом с Катериной. Непривычно было видеть его не в доспехах. Шитый золотом край красной рубахи виднелся из-под богатого атласного кафтана со стоячим воротником-козырем.

Григория, как обычно, сопровождали его верные друзья — Фирс Федорович и юный воин Александр. На лице у Саньки была написана такая отчаянная гордость, что всем, кто случайно бросал на него взгляд, хотелось улыбнуться.

Снаружи, на площади, людей собралось вдесятеро больше, чем в храме, и появившихся на соборном крыльце молодых встретил такой оглушительный приветственный крик, что на миг не стало слышно даже звенящих церковных колоколов.

Видно, от волнения Катерина вдруг оступилась, шатнулась вперед, потом вбок, и Григорий, смеясь, подхватил ее за талию. Теперь можно и при всех!

— Ты что ж это, женушка? Вроде и за стол свадебный не садились, а уж тебя качает! Держись-ка!

Но — Катерина падала, падала, падала, переламываясь пополам, обвисая на руке мужа. Ее запрокинутое лицо выражало какое-то неземное удивление… Шрам на левой скуле стал совсем белый… А на золотой парче все явственнее разрасталось багровое пятно. Густая огромная темная капля вдруг упала на каменные ступени.

Она попыталась вскинуть руки, но до его шеи не достала. Руки упали. Глаза подернулись пеленой, остановились. В них отражалось искаженное ужасом лицо Григория.

— Стой! Назад! Кто?! — загремел рядом голос воеводы, полный того же ужаса. — Кто?!

Но выстрела никто не слышал — толпа громко и радостно шумела, дружно и празднично пели колокола собора.

Когда Григорий оторвался от холодеющих губ жены и поднял голову, лицо его всем показалось черным.

И с тех пор улыбающимся его больше никто не видел.

Отдѣлъ 8 Сокол и крыса (1610. Июнь — октябрь)

Нельзя никакими мерами пустить королевских людей в Смоленск. Если мы впустим их хоть немного, то уже нам Смоленска не видать более.

Филарет Романов, из послания к смолянам

Жених (1610. Июнь)

— Не подходи ко мне, супостат! И глядеть на меня не моги более! Я знаю, это ты сделал!

Варвара отступила к стене, держа в руке ковш с кипятком. Ее лицо горело. Андрей, сперва немного растерявшись, все же шагнул к ней, действительно не понимая, что происходит. Он не видел Варю уже несколько месяцев и думал, что, возможно, никогда не увидит: после потрясшего его горя любовные ласки долгое время были ему не нужны — плоть будто отмерла, оставив изнывающую от боли душу обнаженной и беззащитной.

Но молодость взяла свое: мысли вернулись к жарким губам и безудержным ласкам черноволосой красавицы. Он решил, что горя не заглушить в одиночку, и ноги сами привели его к баньке, где пережила зиму и скоротала весну вдовая стрельчиха.

Дедюшин понимал, что Варвара могла обидеться на его долгое отсутствие, думал встретить поначалу ее холодность.

Но это пылающее лицо, бешеный взгляд, этот дымящийся ковш, который она, кажется, и впрямь готова выплеснуть ему в лицо… Как такое возможно?

— Варюша, ты в уме? Что на тебя нашло?!

— Ты убил ее! — закричала женщина, казалось, пытаясь вдавиться спиной в бревенчатую стену. — Ты убил Катю! Я знаю — ты!

Андрей, побледнев, отшатнулся:

— Варвара, опомнись! Что ты там нагадала своей ворожбой?! Откуда такое вообще могла взять?!

— Я не гадала! Сейчас не гадала… Когда то еще случилось, год назад, да, и ты сам помнишь, что вышло… Но я тогда не поняла, не до того стало. А теперь знаю безо всякой ворожбы: не примирился ты, что не тебе Катерина досталась, вот и убил ее!