Стена

Колдырев, к стыду своему, ощутил, что на его щеках, едва Катя с ним заговорила, выступил румянец. Это с какой стати?! Что он мальчик, чтоб от девичьего взора краснеть?! Григорий поспешил осушить свою чару — пускай думают, будто раскраснелся от меда.

Однако на вопрос он ответил толково и обстоятельно: пересказал, куда и с кем ему приходилось ездить, какие поручения дает дворянам Посольский приказ — ну, это, ясно, без особых подробностей, и на каких кораблях доводилось ходить.

— И как? — не унималась Катя. — Как живут-то там?

— Где это, там? — Гриша поднял брови. — Везде по-разному. Страны разные, народы разные, обычаи у всех свои. Есть очень славные, есть совершенно дикие.

— А верно ли, будто в Европе женщинам куда более дозволено, чем у нас?

— Ну-у, началось! — воздел глаза воевода. — Вот тут моей воспитаннице хлеба не давай… Тебе-то, птица моя вольная, так ли уж много запрещают?

В голосе воеводы слышалась любовь: Господь не даровал ему дочери, и к Катерине отношение у него было отеческое, несмотря на не такую уж великую разницу в летах.

— А так ли много разрешают? — не потерялась Катерина. — И то пока замуж не вышла. В других странах женщины уже давно могут развиваться наравне с мужчинами! Европа просвещает мир, а мы погрязли в своих азиатских предрассудках и киснем. Да вообще, я слыхала, что в Европе люди и свободней живут, и свободней думают.

— Ой, не скажи… — начал было со своего любимого присловья Михаил, но его тут же безо всякого почтения прервал столичный путешественник.

— Думают — может быть! — согласился Колдырев. — Только это, боярышня, не свобода. Если человек не учен по-настоящему, то от свободных мыслей в голове у него беспорядок делается… Да и с учеными мужами такое случается. Ну а женщины там такие же, как у нас. Да, им на праздниках с мужчинами плясать можно, вино пить. Как в наших деревнях — там ведь тоже все вместе. Или вот театры…

Тут Григорий подумал, что ему трудно будет объяснить, что такое театр. Сказать, что вроде наших скоморохов — так этих охальников при женщинах и поминать не след. Да и другое это совсем — театр! Но, честно говоря, посетив пару спектаклей в Париже, он и сам не понял, зачем это нужно. Сидел он на галерее, а в партер,[51] по обычаю, набилась пестрая парижская толпа — слуги, пажи, ремесленники, рейтары, гулящие девки, карманные воры… Кто-то прямо тут играл в карты, а кто-то и дрался. Шум стоял такой, что ни слова со сцены слышно не было, и только когда на ней кого-нибудь понарошку закалывали или отравляли, зал замирал, а потом разражался дружным «бругага» — аплодисментами, криками, свистом.

А чистая публика на окружавшей стоячий партер галерее, если честно, и не пыталась следить за действием. Здесь кипела своя жизнь. Мелькали записочки и кошельки, являлись и исчезали смазливые юноши с волосами до плеч, мужчины и женщины друг друга изучали, поджидали, избегали… И решил Григорий, что театр, как бы там ни говорили, — нечто вроде заведения пани Агнешки, но только с более приличными женщинами. И больше по театрам уже не ходил.

— Впрочем, ну их, театры… От такой вольности блуда много случается. Что ж хорошего?

— А чем девушки в Париже занимаются?

Катерина пропустила нравоучительную реплику мимо ушей. И сама спросила о том, что было для нее важно.

— Да кабы не тем же, что у нас — рукодельем, наверное, — задумчиво ответил Григорий. Он вдруг понял, что девушек-дворянок во Франции он особо и не встречал. — Не ведаю, а врать не хочу. Но вот чем занимаются французские парни, знаю хорошо. У каждого есть такая шпага, — он похлопал левой рукой по бедру, — ну, может не такая, не стальная, а бывает и попроще — железная или даже медная… часто больше ничего у французского дворянина и нет… и они теми шпагами друг друга куда не попадя колют!

— Батюшки-святы! — не сдержалась Евдокия.

— Называется это у них «дуель». Дворянишек там пруд пруди, королю столько не надо, вот и шляются целыми днями без дела, ищут по улицам, к кому бы придраться. Ну что твои петухи во дворе! Повздорили, сговорились — ну, например, у монастыря кармелиток — сошлись… Раз — и «удар двух вдов», закололи друг друга. А каждый пришел с товарищами — «секонды» называются, то есть «вторые» — и теперь режутся уж они. И так успешно колют они друг друга, что, как я слышал, на тех «дуелях» за последние десять лет погибло восемь тысяч дворян. Думаю, в России столько просто нет.

— Не скажи, — подал тут голос Шеин. — По последней росписи дворян да детей боярских в русском войске семьдесят пять тысяч. Правда, это со слугами… А французы твои лучше б, как у нас, — на кулачках сходились.

— Вот, начал я говорить, да не досказал, — подхватил Григорий. — Иностранные сочинители, знаете, что пишут, почему мы, русские, любим кулачные бои? Потому, якобы, что русские с детства привычны к побоям и любим, когда нас больно бьют!

За столом ахнули.