Стена

Новые побги тянулись къ солнцу. Новые глаза выглядывали въ зелени. По бурымъ шершавымъ втвямъ зыбкой жимолости высыпали въ ночь розовыя сережки, а осыпавшiяся вишни понесли силу зеленыхъ, какъ изъ воску, горошинъ.

Всю ночь, радостные въ гроз, гремли соловьи; били отъ прудовыхъ лозинъ и съ дороги, и съ одряхлвшихъ сиреней, и съ заглохшихъ угловъ.

Будто новыя стаи ихъ налетли въ дожд и гром. Умолкли съ солнцемъ, и теперь влажными свистами играли иволги. Отъ деревни наплывали покойные переливы жалейки - одна псенка: утро идетъ… солнце… день свтлый…

Все еще спало во двор, когда прiхалъ Василiй Мартынычъ.

Онъ влетлъ на взмыленномъ Пугач, озирающiйся и блдный, безъ картуза не помня, какъ прокатилъ аллеи и гд потерялъ картузъ, и теперь, когда Пугачъ уткнулся головой въ поднятый верхъ пролетки, все еще сидлъ въ шарабанчик и тревожно смотрлъ къ дорог.

Но тамъ никого не было.

Только теперь, убдившись, что все тихо кругомъ, и онъ въ усадьб, Василiй Мартынычъ перевелъ занявшiйся духъ. Досталъ дрожащей рукой платокъ и вытеръ лицо и шею, стараясь понять, что же произошло.

Онъ выхалъ ранымъ-рано, только что вернувшись позднею ночью съ работъ на линiи, встревоженный запиской приказчика. И тамъ опять, у заворота отъ плотины…

Онъ не могъ съ увренностью сказатъ, дйствительно ли въ него стрляли. Стукнуло или щелкнуло въ кустахъ, и Пугачъ понесъ. Василiй Мартынычъ теперь съ ужасомъ думалъ, что бы было, если бы онъ вылетлъ изъ шарабанчика. А вдь чуть-чуть удержался, когда круто рванулъ Пугачъ.

Вытиралъ шею и уврялся, что, дйствительно, стрляли въ него на заворот, у акацiй.

Стараясь не шумть и все оглядываясь къ възду, сошелъ съ шарабанчика и, когда слзалъ, нащупалъ на кожаной подушк сиднья выпирающiй клокъ шерсти. Подушка лопнула.

Онъ смотрлъ на прорывъ, ковырялъ пальцемъ, смотрлъ долго, точно въ этомъ прорыв было что-то особенно значительное.

- Вонъ что-о…

Теперь онъ окончательно понялъ, что въ него стрляли. Теперь онъ хорошо представилъ себ какъ шелохнулись кусты. И не черная тряпка висла на кусту и не хлопанья кнута испугался Пугачъ и понесъ.

- Вонъ что-о! - опять сказалъ онъ и почувствовалъ жуть. - А, чортъ…

Его испугало громкое фырканье Пугача. Тотъ стоялъ, уткнувъ голову въ поднятый верхъ пролетки и вылизывалъ кожу съ еще невысохшими потеками ночного ливня.

Подошелъ и потрепалъ по теплому, влажному крупу. И радостно и благодарно подумалъ:

…Вынесъ. Кабы не онъ…

Смотрлъ ко възду и спрашивалъ: да кто же? Да за что?

Не было у него враговъ.

Свтло было кругомъ. Залитые солнцемъ кусты у пролома стояли въ сверканьи еще не скатившихся дождевыхъ капель. Переливалась жалейка, наигрывая привтъ свтлому дню. Но ея не слыхалъ Василiй Мартынычъ и не замчалъ яснаго утра. Вздрогнулъ когда хриплый голосъ сказалъ:

- Эна! день блый…

Изъ-подъ верха пролетки выглядывала взъерошенная голова. Василiй Мартынычъ оглянулъ дворъ, распряженныхъ лошадей, пролетки, торчавшiя надъ подножками ноги и извозчичьи воланы и только теперь удивился - откуда это? И сердито сказалъ:

- День-то блый… а это тутъ что же извозчики?… Иванъ!!..

- Дозовешься его! Со вчерашняго, гляди, безъ ногъ… Эй, ребята! Будя спать-то!..

Фыркали лошади - просили пить. Имъ весело отзывался Пугачъ.

Оправляя воротъ и протирая лицо, бжалъ отъ крыльца приказчикъ.

Выбрались изъ-подъ верховъ извозчики, позвывали и похлопывали по крутымъ армякамъ.

- Что тутъ у меня длается? Ребята гд?

Приказчикъ все старался застегнуть воротъ рубахи и повторялъ спутано:

- Помилте-съ… никакого разговору…

А Василiй Мартынычъ, попавшiй на людяхъ въ привычную колею, кричалъ и не хотлъ слушать.

- Ты, болванъ, для чего приставленъ? Пьянствовать?! У тебя кирпичъ задерживаютъ! Ты у меня, баба рязанская, жалованье получаешь?.. Дармодъ, чортовъ сынъ!..

- Вс резоны имъ… дозвольте объяснить… Чиновники все…

Изъ дома вышелъ на крыльцо кандидатъ и звалъ слабымъ голосомъ:

- Фе-доръ!.. Запрягай…

Василiй Мартынычъ поглядлъ сердито и отвернулся.

- Подымай подлецовъ! Я съ ними сейчасъ… Поставилъ болвана!.. У меня стройка становится, чортъ ты, изъ-за тебя!..

Извозчики повели лошадей на пруды. Тронулъ, было, за ними и Пугачъ, но Василiй Мартынычъ рванулъ его и ударилъ ногой подъ брюхо. Прошелъ на крыльцо и слъ на ступеньк.

Приказчикъ подымалъ артель.

- Вставай, хозяинъ прiхалъ! Доспались…

Въ пустомъ, безъ настила, сара, когда-то служившемъ для колясокъ, спали каменнымъ сномъ. Спали, какъ привелось улечься во тьм, пробужденные ночнымъ ливнемъ, промытые до костей и ничего не помнившiе. Спали ногами и головами вразбродъ, кверху и книзу лицами, кинутые чьей-то вольной рукой, тяжелые, какъ сырая земля, мутные и, быть можетъ, грезящiе въ этой мути. Спали, разинувъ рты и перекосивъ зеленоватыя лица, раскинувъ и разставивъ ноги въ разбитыхъ лаптяхъ, съ грязными ласами на мокрыхъ рубахахъ. Спали тяжко и мутно, какъ спитъ только одна лапотная Русь, голая Русь. Досыпали недоспанное.