Стена

Слабостью ударило въ ноги. Онъ сунулъ Пистону попавшiй подъ руку цлковый.

- Сдачу на-чай…

- А что жъ… Можетъ, самоварчикъ Дуньк заказать?…

Василiй Мартынычъ не смотрлъ на Пистона, но по голосу понялъ, что Пистонъ говоритъ не спроста, должно быть, щурится и подмаргиваетъ, какъ всегда.

- Стой, чортъ! - рванулъ онъ смирно стоявшаго Пугача и ударилъ ногой подъ брюхо. - Проду пока… имнье обгляжу… Подвезу до пруда…

- А что жъ… А, можетъ, въ холодочк посидите… Дунька-то и самоварчикъ наставитъ… Дунька, самоварчикъ наставь…

- Сказано - не надо!.. Поду пока…

Похали. У плотины Пистонъ сошелъ, а Василiй Мартынычъ двинулъ шажкомъ вдоль пруда. халъ въ распаренномъ прудовомъ дух.

Остановился подъ ветлой и оглядлся. Пистона не было видно - ушелъ за изволокъ. Вытащилъ кошелекъ и досталъ рубль. Подумалъ и прибавилъ еще полтинникъ. Положилъ въ жилетку. Тряхнулъ головой, повернулъ Пугача и, нахлестывая въ бока, пустилъ к усадьб. Гналъ и гналъ, уставясь въ колышашiйся крупъ. Влетлъ во дворъ, швырнулъ вожжи и ввалился въ жилую казарму.

- Ты… воды дай-ка…

Поймалъ дверь за скобку и захлопнулъ.

Пугачъ протяжно передохнулъ, взмотнулъ головой, вспугивая липнущихъ мухъ, потянулся, играя губами, къ трав и сталъ тихо передвигать шарабанчикъ, прислушиваясь къ шуму и голосамъ за стной сарая.

А въ затненномъ углу сада издыхающiй Орелка, уже осыпанный золотымъ покровомъ мухъ-погребальшиковъ, сдлалъ послднее судорожное движенiе. Задняя нога его потянулась вверхъ и, натянутая, какъ струна, стала медленно-медленно валиться на бокъ.

III.

Теплый былъ вечеръ посл погожаго дня, и сырые луга курились молочной дымкой. Отъ воды тянулъ однотонный, немолчный крехотъ лягушекъ, весеннiй зовъ. Шорохи и всплески ходили по прудамъ, и грузно пошлепывало въ осокахъ: билъ линь, потому что пришла пора весенней терки.

Въ лозняк пли соловьи.

Съ огородовъ подвигалась на ночлегъ къ сараямъ пестрая двичья орда, какъ одно звонкое молодое тло, унося съ собою тяжелый запахъ земли.

Шли отработавшiя пололки. У всхъ ломило бока и спины, но дневной жаръ бродилъ въ тл сладкой истомой, и пьяны отъ него были прожаренныя на солнцепек юныя лица, и крикливо-рзко звенли какъ-будто дтскiе голоса. Шли, подымая лаптями пыль, терлись плечо къ плечу, вс красноголовыя, въ шершавыхъ кафтанахъ-безрукавкахъ, кроя по зорьк вс вечернiе голоса. Позванивали когтистыми полольниками.

…По-лолка, по-лолка, по-лолка-дъ я…

Разлюбилъ меня Ми-колка - Миколка меня-а…

Безудержное, вольное слышалось въ гомон голосовъ, какъ въ расшумвшейся къ ночи птичьей ста. А издалека слушать - въ гомон таилось усталое и дремотное. Это дремотное проходило неслышно и въ стелящемся луговомъ туман, и въ блднвшемъ неб.

На дорог, что шла вдоль огородовъ, пестрой толп пололокъ повстрчались мужики изъ Тавруевки. Одинъ изъ нихъ, долговязый, лихо взмахнулъ руками и покрылъ псню:

- И-эхъ, ягнятки-и!….

Пестрая голосиситая волна поглотила троихъ черныхъ и неуклюжихъ, и когда опять наладилась псня, только облачко пыли стояло на дорог и въ немъ, какъ чернющiя въ туман длинныя сваи, неподвижныя фигуры мужиковъ. Постояли, послушали и повернули къ плотин, на усадьбу.

Долговязый, что кричалъ двкамъ, шелъ къ Пистону за общанными творилами; съ нимъ за компанiю шелъ кумъ - помочь донести творила; третiй, староста, шелъ по нужному длу - узнать поврнй объ аренд.

Стали подыматься къ березовой алл и услыхали гармонью.

- Прошка никакъ… - сказал долговязый.

Повернули черезъ садъ прямикомъ къ дому, по взгорью.

Во двор на ящик покачивался Пистонъ. Лежа на локт, парень въ пиджак и лаковыхъ сапогахъ лниво перебиралъ на гармонь. Возл лежалъ кулечекъ, изъ котораго высматривали мдныя и хрустальныя дверныя ручки.

- Не прячь Проша! - крикнулъ долговязый. - И такъ увидимъ…

Прошка не повернулъ головы и продолжалъ наигрывать.

- Да вдь крестникъ! - бормоталъ Пистонъ, разглядывая на свтъ пустую бутылку. - Кому что… Я не препятствую, а чтобы всмъ… Какъ я хранитель и приставленъ, чтобы… Линьковъ - пожалуйте… не препятствую…

- А-а, шутъ лысый! Хранитель…

Посмялись. Только Прошка все такъ же лниво перебиралъ лады. Но худое, скуластое лицо его, съ рзко кинутыми бровями, было злобно и настороженно, точно вотъ-вотъ вскочитъ онъ и ударитъ.

- Играй хучь веселую… Заладилъ…

- Серчаетъ… - бормоталъ Пистонъ. - А ты, Проша, не серчай, разъ я теб уважаю… разъ ты мн хрестничекъ…

Онъ тронулъ Прошку за руку.

- Душу вытрясу, лысый чортъ!..

Глаза у Прошки загорлись - вотъ-вотъ ударитъ. Но онъ только закусилъ губу, сжался и заигралъ чаще.